Невдалеке, за ближними елями, торчали деревянные болваны. Они пялились на воеводу огромными слепыми глазищами, и от этого их взгляда мороз драл по коже. Чуял Ядрей – исходило от них какое-то тёмное наваждение, морок, пробуждающий греховные страсти. «Вот оно, Кащеево царство», – подумал Ядрей, вспомнив шутку воев.
Пока ждал пермяков, оголодал. В деревне было хоть шаром покати, пришлось отправить челн к стругам, набрать еды. В воде по счастью недостатка не было – колодец стоял тут же, меж деревенькой и капищем. Когда лодка вернулась, в ней, кроме сушёных яблок и солонины, оказался ещё и Савелий – житый человек с Ярышевой улицы. Прибыл не один, в окружении холопов. Шёл к воеводе гоголем, выпятив грудь и бороду, будто спрос хотел учинить нерадивому слуге. Ни дать ни взять – князь. «Ишь подбоченился», – с неприязнью подумал Ядрей. Вои Савку уважали – не за оборотистость его, а за родовитость. Отец его, славный гость Содко Сытинич, привёз как-то из далёких земель девку красоты несказанной. Людишки тут же весть разнесли по городу: выловил купец эту девку из вод моря-окияна. Стал Содко с ней жить да добра наживать. Удача ему в руки попёрла, будто судьбу чем подмазал, дом новый поставил, большим человеком стал. Молва пошла: породнился Содко с самим водным царём, оттого и счастье ему идёт. Брехали, конечно, но когда родился Савелий, у ворот купеческого двора много народу столпилось – всё хотели высмотреть, будет у младенца рыбий хвост иль нет. Хвоста не углядели, но и так повязан был отныне Савка с морским царём накрепко – бояре ещё сомневались, посмеивались в бороды, а смерды крепко уяснили, что живёт в этом доме отрасль владыки морских глубин, её не задирай, себе же хуже будет. Так прочно сплетня эта в умах угнездилась, что иные попы не хотели Содка Сытинича и в церковь пускать – мол, неча скверну наводить на святые образа. Едва-едва покрестить сумели младенца, все попы как один шарахались, осеняли себя знамением, шептали молитвы небесным заступникам, чтоб не пришлось давать имя проклятому семени. Говорят, Содко самому владыке в ноги кидался, чтоб вразумил пастырей, выбил дурь из голов. Да ещё небось и посулами взял – неспроста вскорости после того каменную церковь отгрохал. Виданое ли дело, чтоб купчина самолично храмину возвёл! А Содко возвёл – своим коштом, ни у кого не занимал. Было чем гордиться Савелию Содковичу: и морской царь ему в предках, и храмина через него в Людином конце вознеслась. Вот и кочевряжился теперь перед ратниками, вышагивал аки гусь – дескать, помните своё место, смерды. И ничего тут не поделаешь: отпрыск божества – сам как бог, неподступен и горд. Так думает чадь, простые вои. Приходилось с этим считаться.
Но гнев сильнее осторожности. Как узрел воевода Савку, взбеленился. Спросил недобро:
– Ты-то здесь за каким лешим?
– Дак послали спросить, не надо ли чего? – беззаботно откликнулся Савка. – Заждались уж.
Знал себе цену, стервец, и не хотел чиниться перед Ядреем.
– Ничего нам не надо, – ответил воевода. – Вертайся и скажи, чтоб с судов не сходили.
– Волнуются ребята-то. Говорят, без них хотите дела свои обстряпать.
– Пущай не тревожатся. Без своей доли не останутся.
– Добро, – Савка самодовольно хмыкнул и направился обратно к лодке, то и дело нагибаясь, чтобы сорвать бледно-красные шарики клюквы, серебристо отсвечивавшие среди зарослей зелёного мха.
