* * *
А утром нагрянули от боярина. Хитрый Кудыка хотел было представиться расслабленным, сославшись на вчерашний удар по затылку, но храбры, потолковав промеж собой вполголоса, решили, что первое средство от головы – это ободрать хворому задницу плетью. Мигом всю боль оттянет… Кудыка ужаснулся и выздоровел.
Улочка лежала горбатая, иссиня-черная от рассыпанной золы, а полозья, оглобли, короба и прочие части разломанных саней, мнится, ушли дымом из труб к ясным звездочкам еще ночью.
Охая и прихрамывая, брел Кудыка, ведомый храбрами через всю слободку – к Мизгирь-озеру, где стоял на крутом взгорке боярский терем. Прошлый год ладили они с Плоскыней в том тереме вислое крыльцо о двух столпах… Над самым что ни на есть над озером.
Озеро это располагалось на месте слияния порожистой Сволочи и теплой Вытеклы, почему замерзало зимой лишь наполовину. А изливалась из него одна лишь судоходная речка Варяжка, промывшая путь в немцы [42] сквозь вечные снега Серой Сумеречи. По преданию когда-то давным-давно утопился в том озере от горя купец Мизгирь. Выбрали всей громадой в жертву невесту Мизгиря – и не вынес купец, кинулся с утеса… С тех пор и называется – Мизгирь-озеро.
Прослышав, что княжий боярин Блуд Чадович решил поставить на том печально славном взгорке свой высокий терем, одни предрекали боярину всяческие беды и напасти (место, мол, недоброе), другие же, напротив, одобряли выбор. Дескать, Мизгирь сам себя в жертву солнышку принес – стало быть, лучше места для хором и сыскать нельзя… Первые оказались правее: напасти ждать не заставили. Сначала шишимора в тереме завелась, потом племянница боярская Шалава Непутятична вконец от рук отбилась… Вообще-то, конечно, звали племянницу несколько иначе, но народ ведь у нас известно какой: прилепит имечко – с песком потом не отдерешь.
В зимнем охабне [43] травяного цвета стоял боярин посередь двора, рядом с полуразобранной маковкой, что грянулась оземь с терема во время недавнего трясения земли, и грозно смотрел на приведенного пред ясны очи Кудыку. Ворот – козырем, шапка горлатная надвинута на самые бровушки.
– Что, лоботес? – зловеще спросил боярин. – Родимец тя расколи! Сперва шишимору мне подсадил, а теперь и вовсе в разбой ударился?..
– Батюшка, не погуби! – Древорез пал на колени, сунулся рылом в левый сапог. – По недомыслию! По скудоумию часы изладил!..
– Ненароком в лес пошел, невзначай топорище вырубил?.. – Блуд Чадович усмехнулся было и тут же вновь посуровел. – Ты мне тут про часы не толкуй! До часов твоих мне дела нет, с часами с твоими пусть вон волхвы разбираются… Ты лучше скажи, головогрыз, как тебя угораздило обоз разбить!
– Так ить… – растерялся Кудыка, – сволочане же… Князь-то наш Столпосвят на рынке давеча… Все, говорит, беды от них…
– Ты на князюшку-то нашего не кивай! – загремел боярин. – Голова твоя не с того конца затесанная! Вот разбил ты обоз, а о том подумал ли, что с него в теплынскую казну пошлина причиталась? По берендейке с оглобли! Шутка?.. На ком теперь недоимку править? А?
Кудыка уже догадался с тоской, на ком будет выправлена недоимка, но смолчал. Лучше бы уж кнутом ободрали – встряхнулся да пошел, а вот ежели двор разорят – не скоро подымешься…
Однако грозные слова, ожидаемые Кудыкой, так и не сорвались с боярских румяных уст. Обернулся Блуд Чадович и нахмурился озадаченно. Со стороны высокого резного крыльца, бренча байданой, бежал к ним со всех ног курносый храбр Нахалко. Кинув боярину поясной поклон, подался к милостиво склоненному уху и торопливо зашептал. Глаза у самого – так и выскакивали.
