Напрягал лишь вывешенный на каждом шагу черный крест с загнутыми под прямым углом концами в белом кругу на фоне красного цвета – символ нацисткой Германии. А таблички с неизвестными надписями и окружающая немецкая речь, раздававшаяся со всех сторон, еще больше нагнетали обстановку. С немецким языком у меня были довольно-таки напряженные отношения. В школе преподавали его достаточно посредственно, так сказать для галочки. Все, что я умела – выловить из двух предложений парочку знакомых слов и мысленно перевести их, а все остальное приходилось додумывать самой.
Мне было дико наблюдать, как в Германии продолжали мирно жить, когда на нашей земле каждый день гибли сотни людей. Я не могла спокойно смотреть на красиво высаженные цветочки на балкончиках, на идеально отглаженные шторы на окнах с нелепыми бантами, как люди спокойно отоваривались в местной пекарне, как звонко смеялись мимо пробегающие дети, играя в салочки, и бесконечное количество раз мимо проезжали женщины и мужчины на велосипедах.
Словно и не было войны…
На улице было слишком тепло и солнечно. Подобная чудесная погода никак не сочеталась с нашей молчаливой «похоронной» процессией. Мне знатно припекало пальто, а Анька закатала рукава тяжелой ватной куртки. Она не оставила телогрейку в вагоне потому как опасалась, что в дальнейшем у нас могут отобрать теплую одежду, и мы можем остаться ни с чем.
Офицер и солдаты молча вели нас по городу. Прохожие местные жители пускали молчаливые любопытные взгляды исподлобья. Они были словно из другого мира: шляпы с перьями и кожаными штанами у мужчин, дети в красивых пиджачках и штанишках, женщины в дорогих платьях до колен, подчеркивающие утонченные фигуры, а также с элегантными шляпками и кожаными сумочками в руках.
Но на одной из вырастающих от железнодорожного вокзала улиц нас встретили сердобольные немецкие женщины. Они провожали нас со слезами на глазах, громко плакали навзрыд, что-то выкрикивали, кто-то даже осмелился кинуть в нашу сторону одежду и еду в пакетах. Несколько молодых девчонок подобрали вещи и еще с минуту благодарили сострадательных немок.
От подобного зрелища у меня образовался ком в горле.
Они знали, что нас ожидало. Немки все знали, глубоко жалели и сочувствовали нам. Их было всего около пятнадцати человек, они утирали слезы белоснежными платочками и выкрикивали какие-то слова. Хоть они и не проявляли никакой враждебности по отношению к нам, не презирали и не бросали в нас камни, мне вдруг стало жутко. От страха на голове зашевелились волосы, а из потных ладоней то и дело норовился выскочить чемодан.
Что же нас ожидало, если даже чопорные немецкие женщины вдруг страшно сострадали нам?
Испуганные, голодные, продрогшие от холода и неизвестности, мы даже не подозревали в какой город нас привезли. Я мельком оглядела местность – судя по старинным пятиэтажным постройкам, это был полноценный крупный город. По красоте я бы сравнила его с Ленинградом, где однажды удалось побывать Аньке. Лишь благодаря привезенным ею фотокарточкам я смогла увидеть Ленинград.
На идеальных дорогах не было ни единой соринки, ни одной лишней травинки, которая посмела бы без спроса прорасти на немецкой земле. Под ногами вовсе не было привычной серой городской пыли или остатков ленивого весеннего снега, как в нашей деревне. Вокруг не бегали бездомные животные, надеясь на лишнюю кость или миску парного молока. Создалось неизгладимое впечатление, словно все живое там ходило по часам или по чьей-либо указке. Вокруг все казалось до подозрения идеальным, вылизанным и ненастоящим, словно мы были не в городе вовсе, а на очередной красивой фотокарточке, которую шлют в письмах в качестве открытки.
