Подтягивается тройка моих госпитальеров. Наша зверюга сидит безвылазно в нашей палатке – имущество охраняет. Вид у всех – краше на костёр ставят. Кольчуга на Атосе висит, как штора в театре. Отвык его видеть без его бочки панциря.
– Порожняк! – говорю я им. Ещё бы они знали, что это такое. Да ещё и без перевода. На русском.
Иду, пальцами тыкаю в тех, что умерли, в тех, что умрут, – гангрена начинается. Считаю. Разворачиваюсь, иду в свою палатку. Бронируюсь. Вооружаюсь. Мои соратники – тоже, но я им запрещаю. Ибо – нехрен! Есть такой зверь.
На холме знать празднует победу. Бухают. Щит на руку, топор, иду в атаку. Гвалт, шум, столы опрокидывают, хватают мечи, путаются в перевязях. Наёмники сбегаются отовсюду, но оружие не обнажают. Ага – зрители. Тоже – злые.
Охрана знати хватает арбалеты, которые все местные, поголовно, называют самострелами. Лучников в этом мире я ещё не видел. И луков не видел. В действии. Единственный лук – в руках Бродяги. Тот самый, без тетивы. Тут – только арбалеты. И что вы за них схватились? Пока вы тетиву натянете, пока взведёте, пока зарядите – фарш от вас будет. Фарш. Такой же гнилой, в который вы превратили мой труд.
Навстречу идёт тот самый командир, с бакенбардами. Без шлема, с голыми руками. Ладони выставил в останавливающем жесте.
– Шестьдесят три! – кричу ему в лицо.
Не понимает.
– Я их вынес из боя, а вы – их погубили! Где лекари? Где знахарки? Где бинты, где врачи? Почему люди гниют заживо?
– Я понял тебя. Признаю твоё право, – отвечает этот, стильный. Поворачивается ко мне спиной, начинает орать, как паровоз, которому перекрыли стрелку. А потом – мне:
– Арестовать!
– Кого? Всех? – удивляюсь.
– Тебя. Сложи оружие. За бунт – сутки ямы.
– Сука! – говорю я ему. Правда, по-русски.
– Сложи оружие, – кивает он мне, типа – принял твоё мнение к сведению, потом жёстко, добавляет: – Это приказ!
Сука! Пока он мне зубы заговаривал, заряженные арбалеты смотрят на меня. И Маг играет шаровой молнией в руках. Сука!
Ночью решётка поднимается, опускают лестницу.
– Пошёл, – слышу.
Иду. Ведут меня, ведут. Приводят в какой-то шатёр. Конвой остаётся снаружи. Захожу. Тот самый, с бакенбардами. Барклай, гля, де Толли. Подходит, разрезает верёвки на руках. Показывает за стол, на стул. Не уже привычная лавка – стул.
– Садись, ешь, пей. Рассказывай.
Ем, пью. Молчу.
– Тебя зовут Игрек? – спрашивает.
А то ты не знаешь! Сам нанимал.
– Угу! – отвечаю забитым ртом.
– Я – Пратолк из Дома Лося.
Киваю, типа – принял. К сведению.
– Откуда ты? – спрашивает.
Махнул рукой туда, где, как я считал, северо-запад.
– Порубежье?
Киваю головой, глотнув вина. Понимаю – невежливо, но я голодный. И еда вкусная. А вино – вишнёвое. Вкусное. Пресная, пустая баланда уже в печёнках!
– Поэтому так ловко бьёшь скверных, но жалеешь – живых.
– Возможно, – отвечаю.
– Поэтому – как дикарь, не воспитан.
– Возможно, – пожимаю плечами.
– Когда нанимался, надо было указывать, что ты – лекарь, Маг. Платили бы два золотых. Только тебе. Если научил своих потомков – и у них был бы другой договор. Нет у нас лекарей. Маг наш силён, но лечить совсем не умеет. Боевик-стихийник. Что умеешь?
Пожимаю плечами и отвечаю:
– У нас правило – спасение попавших в беду – дело рук самих попавших в беду. Приходится научиться. У нас правило – сам погибай, а товарища выручай. Но ты можешь остаться один, и некому будет помочь. Я не врач. Но умею остановить кровь, зашить рану.
