Вопрос к Москвину был адресован неспроста. Гордость Художественного театра и лучший исполнитель роли царя Федора Иоанновича в пьесе А. К. Толстого в этот момент с излишней горячностью спорил со скульптором Коненковым. Дискуссия была актуальной: водки чьих заводов лучше – Шустова или Смирнова?
В разговор вступил Шмелев, ставший знаменитым после своего «Человека из ресторана»:
– Простите, что вмешиваюсь. Больную для меня тему затронули. Я внимательно нынче газеты читаю, слишком много разговоров об одном и том же: Учредительное собрание, Учредительное собрание…
– Иван Сергеевич, вы не правы! – улыбнулся Бунин. – Иван Михайлович с Сергеем Тимофеевичем с аппетитцем говорят о более насущном…
– Не смейтесь, Иван Алексеевич! Какие могут быть шутки, когда большевики захватили власть и с каждым днем узурпируют ее все более? Неужели вы думаете, что делают они это лишь для того, чтобы законней провести это собрание и провозгласить демократическую республику?
– Она уже провозглашена! – вставил слово Станиславский.
Москвин закончил мудрой сентенцией:
– Для почину выпить по чину! – Что и было сделано.
– Третьего сентября уходящего революционного года свершилось неслыханное надругательство над идеей Учредительного. Гражданин Керенский самолично присвоил себе права собрания и провозгласил Россию республикой…
– Не монархию же, а республику, – заметил Коненков.
– А делать этого все равно не стоило! Лишь Учредительное собрание уполномочено на это…
– Вы, Иван Михайлович, безусловно, правы! – Станиславский хотел ужинать, а политические споры ему всегда претили. – Большевики назвали окончательную дату созыва собрания – пятого января. Вот завтра еще раз республика и будет декларирована.
Шмелев нервно дернул головой и резко отчеканил:
– Большевики власть не отдадут – ни Учредительному собранию, ни эсерам – никому!
Бунин скептически улыбнулся:
– Как это – не отдадут? Ведь выборы двенадцатого ноября обеспечили большинство мест в «учредиловке» не им, а эсерам!
Москвин еще раз блеснул замечательной памятью:
– За эсеров отдали голоса пятьдесят восемь процентов избирателей, а за большевиков лишь двадцать пять.
Шмелев возмутился:
– Каждый пятый одобряет кровожадных ленинцев! Это и удивительно, и возмутительно.
– Да, русского человека понять невозможно, – кивнул Станиславский.
Шмелев продолжал:
– Впрочем, количество ничего не решает. Беда в другом: с оружием у сторонников демократии во все времена было хуже, чем у экстремистов. Один пулемет говорит убедительней тысячной толпы.
– Но повсюду созданы комитеты в защиту Учредительного собрания. Даже ко мне приходила депутация, и я поставил свою подпись.
Шмелев невежливо расхохотался:
– Ну, Константин Сергеевич, если подпись… То оно конечно.
В этот момент, покинув женщин, весело щебетавших на угловом диванчике, подлетела Книппер-Чехова:
– Господа спорщики! Не стыдно ли забывать дам ради каких-то глупостей?
Коненков галантно поцеловал Ольге Леонардовне руку:
– Отнюдь нет! Помним вас и любим.
– Тогда прощаем.
– А я расскажу анекдот… политический, – со смехом щелкнул пальцами изящный, почти хрупкий, с моноклем в правом глазу Алексеев.
Все с интересом обратились к нему:
– Сделайте одолжение, Алексей Григорьевич, расскажите!
– Троцкий лег спать, но предупредил часового: «Разбуди ровно в шесть утра!» Назначенное время пришло, вождь революции дрыхнет, а красногвардеец ломает себе голову, как бы деликатней разбудить вождя. «Господин» – нельзя, «товарищ» – страшно, какой он «товарищ» красному вождю? Аж вспотел, потом махнул рукой, влетел в спальню и во все горло заорал: «Вставай, проклятьем заклейменный!»
