Как-то днем съездил за компанию с Прошкой на Елизаровскую, где жил очень интересный человек, сосед «гуру» по даче. Человек оказался профессором с кафедры философии одного из питерских вузов, Владимир Залманович Дворкин.
– Заходи, заходи, Игорь, – сказал профессор, но, увидев, что посетителей было двое, добавил:
– Проходите, парни. Чайку?
Прошка, который, оказывается, в другой жизни назывался Игорем, легко согласился:
– Это – Юра. Он из Смоленска. Пока абитуриент. Думает поступать к нам.
Пока за чашкой чая Дворкин передавал Прошке наказы и приветы родных и близких, выставлял какие-то обернутые в газеты банки, Юра осторожно присматривался. Просто так, из любопытства.
Квартира была самая обыкновенная, никакой экзотики или антиквариата, никакой вычурной электроники, книг, правда, очень много. На холостяцкое жилище тоже не походило: чувствовалась системность и опрятность вещей, какие может им придать только женщина. Сам хозяин квартиры был чуть старше пятидесяти, седые волосы аккуратно подстрижены, будто только из парикмахерской. Правую щеку портил глубокий и давний шрам. Из-за него скула была, словно с гигантским флюсом, отчего, наверно, и речь профессора казалась чуть невнятной. Но этот дефект не делал Дворкина уродом, во всяком случае, не хотелось постоянно бросать взгляд на эту опухоль.
– Были тут недавно на Буркашевской сходке, – поделился воспоминаниями Прошка.
– И вас не изловили милиционеры? – чуть усмехнулся профессор.
– Русбой – это сила, – вставил Юра, припоминая слова того здоровяка.
– Все-таки, молодой человек, в нашей жизни силой многого не добиться, – обратился к нему Дворкин.
– А чем же еще? – вырвалось у Юры, хотя он и сам прекрасно мог себе ответить.
– Терпением и силой воли.
– Иначе говоря, верой, – сказал Прошка.
– Молодец, Игорь, – кивнул головой профессор. – Армия тебя многому хорошему научила.
– Ну, да, – поджал губы Прошка. – Живой вернулся – и то, слава богу.
Дворкин встал со своего места и, не спрашивая разрешения, налил всем еще по одной чашке чаю.
– Не будем о грустном, – сказал он. – Вы вот что мне скажите: обратили внимание на их герб?
– Ну, фашистская свастика, – пожал плечами Юра. – Почти.
Профессор откинулся, было, на стуле, но потом встал, и подошел к книжной полке. Он вернулся за стол с книгой в руках.
– Свастика – это точно, – сказал он. – Но вряд ли фашистская. Вот взгляните на эту книгу, которая издалась уже при советской власти. Это подарочный вариант карело-финского эпоса «Калевала».
Парни начали разглядывать книгу, где на каждом рисунке, если приглядеться, можно было увидеть все ту же свастику: и в узорах на вышивке, и выдолбленной на камне, и на женских украшениях, и на рукоятях мечей.
– Вот тебе раз, – удивился Юра. – А я думал, буркашевцев за их пропаганду фашистской символики гоняют.
– Свастика – это не фашизм. Только очень мало народа это понимает. Но дело не в этом.
– А в чем же? – задал вопрос Прошка, чем удивил своего товарища: Юре казалось, что уж кто-кто, а Прошка все знает.
– Мы, молодые люди, забываем свою историю, – сказал профессор. – Не ту, что в школе и институте учат, а истинную историю. Определенными людьми прикладывается немалое усилие, чтобы мы потеряли наследие наших великих предков. И очень жаль, что эти люди диктуют всему обществу, как жить, и что такое правда.
– Как Наполеон? – поставив чашку, спросил Юра.
– Как несколько маленьких наполеонов.
