– Здравствуйте, Зинаида Георгиевна, – сказал он, напирая на ее отчество, которое в афише не значилось.
– Почему без стука? – спросила она у его отражения.
– Я стучал, вы не слышали… Не узнаете меня?
Она повернулась, всмотрелась и молча покачала головой.
– «Розовый домик», «Алиса, которая боялась мышей», – начал перечислять Свечников песни ее славы, – «Андалузская гитана», «Ласточка на карнизе»…
– У вас есть мои пластинки?
– Есть, но я слышал вас и на сцене.
– В пятнадцатом году, да? В Летнем театре?
– Позже, и не в Летнем театре, а на Соляном Городке.
– А-а, в Доме Интермедий.
– Однажды я проводил вас до дому. Ночью шли по трамвайным путям, вы были в желтых ботиночках. Не помните?
– Ботиночки помню, вас – нет.
– Вы жили на Кирочной, – выложил Свечников свой главный козырь.
– Действительно, я там жила одно время. Кто нас познакомил?
– Никто. Я сам.
– Если хотите попасть на концерт, я, конечно, могу дать вам контрамарку. Но… Когда вы слышали меня на сцене?
– Осенью восемнадцатого.
– В таком случае лучше не приходить. Сравнение меня нынешней с той, какой я была, не доставит вам удовольствия. Хотя дело ваше. Выписывать контрамарку?
– Вообще-то, – сказал Свечников, – я по поручению губернского эсперанто-клуба. Меня уполномочили просить вас…
– Вы эсперантист? – перебила Казароза.
– Да, член правления клуба «Эсперо».
– Это какая-то эпидемия. Все изучают эсперанто.
– И вы?
– Боже упаси! Знаю на нем только две строчки из чьих-то стихов… Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно, – продекламировала она. – Можете перевести?
– Вавилон, Вавилон, святое дело бога, – перевел Свечников.
– Свершение здесь более уместно, чем дело. Слово святое тоже не совсем подходящее.
– А какое подходит?
– Священное. Не обижайтесь, у вас получилось как-то грубовато. Мне читал эти стихи один знакомый, в его переводе выходило гораздо поэтичнее.
– Если у вас есть такие знакомые, – обрадовался Свечников, – вы, думаю, не откажетесь выступить в нашем клубе.
– Хотите, чтобы я у вас пела?
– Не бесплатно, само собой.
– Когда? – деловито спросила она.
– Первого июля.
– Это невозможно. Первого числа я занята в вечернем концерте.
– Концерт начинается в семь, а к нам вы приедете позже. Вас встретят с лошадью возле театра и доставят на место. Тут близко. У нас есть клубный денежный фонд, талоны на пайки и на питание в столовой потребобщества, но там тоже можно взять пайком. На какой гонорар вы рассчитываете?
– Не знаю, – растерялась Казароза, ошеломленная его напором.
– Предпочитаете деньгами или продуктами?
– Наверное, деньги лучше? – осторожно предположила она.
– Совзнаки – да.
– А они у вас местные? Или есть и московские?
– У нас всё есть, – сказал Свечников.
По дороге он прикинул, какую сумму удастся вытрясти из членов правления, и сейчас уверенно назвал цифру:
– Пятьдесят тысяч. Устраивает?
– Более чем.
– А почему вы не торгуетесь?
– Не умею.
– Хорошо живете.
– Что ж хорошего?
– Жизнь, значит, не заставила научиться.
Она невесело улыбнулась.
– Просто она взялась за меня в таком возрасте, когда уже ничему не выучиваются… Что я должна петь? У вас есть какие-то пожелания?
– Хотелось бы услышать в вашем исполнениии романс на стихи Лермонтова «Сон». Знаете?
– Если это «В полдневный жар в долине Дагестана», то да.
– Он самый. Вот слова.
Свечников достал из портфеля лист бумаги.
– Не нужно, – засмеялась Казароза. – Я помню их с детства.
– Слова на эсперанто.
