Казароза (сборник) - страница 4

Если бы предложили объяснить, зачем он, восьмидесятилетний старик, недавно перенесший операцию на почках, два часа простоял в очереди за билетами на Казанском вокзале, а потом сутки трясся в душном вагоне, где не открывалось ни одно окно, Свечников не смог бы этого сделать. Всего-то и было письмо от незнакомой учительницы с Урала – казенно-вежливые обороты, два-три полузнакомых имени, несколько вкрапленных в текст слов на эсперанто. От имени городских эсперантистов, которые решили обратиться к своим корням, эта Майя Антоновна просила его написать воспоминания о клубе «Эсперо».

Из ведомственного издательства ему иногда присылали на рецензирование мемуары бывших коллег, и он, суеверно радуясь цепкости своей памяти, сочинял ядовитые рецензии с перечислением фактических ошибок, писал и статьи для ведомственного журнала, но тут с самого начала ясно было, что ничего не выйдет. Неделю Свечников уныло тыкал одним пальцем в клавиши машинки, наконец бросил этот мартышкин труд, спустил его жалкие результаты в мусоропровод и сорвался. Даже дочь не предупредил, позвонил ей на работу уже с вокзала.

В поезде от духоты начался приступ астмы, и купировать его удалось не сразу. Спал плохо, зато на следующий день, едва сел в такси, возникло пьянящее чувство, будто не сам захотел сюда приехать, а привела судьба, которая движет им через его же собственные желания, как бывало в юности, а не вопреки им, как теперь. С Покровской свернули на Кунгурскую, и он еще издали увидел силуэт Стефановского училища.

Вокруг выросли белые двенадцатиэтажки с магазинами «Океан» и «Яблонька», но здание училища осталось прежним – тот же бордовый кирпич, зубчатые бордюры вдоль стен, портал парадного входа с лепниной под дерево. Уцелел даже встроенный в правое крыло четырехгранный шатер часовни Стефана Великопермского.

Отсюда улица круто уходила вверх, к желто-белой громаде Спасо-Преображенского собора с его исполинской уступчатой колокольней. Навершье креста на ней было той условной точкой, которой обозначался город на географических картах. Дальше не оставалось ничего, кроме неба. За собором, с вершины самого высокого из семи, как считалось, городских холмов, берег почти отвесно обрывался к Каме.

Народный суд заседал в клубе водников «Отдых бурлака». При старом режиме это был ресторан «Гренада», его одноэтажное здание с широким, как у мечети, куполом и мавританскими окнами располагалось возле речного взвоза, в квартале от примыкавшего к кафедральному собору кладбища для именитых граждан.

Свечников прошел в зал и сел во втором ряду, с краю. С утра звонили из губкома, требовали дать статью с принципиальной оценкой работы этого учреждения. Поводом для тревоги стал ряд вынесенных им неоправданно мягких приговоров.

Послеобеденное заседание уже началось, на эстрадном помосте, где раньше заезжие карменситы били в бубны и бряцали кастаньетами, за длинным столом сидели судья и двое народных заседателей. Отсюда вытекало, что разбирается не слишком опасное для республики преступление. В серьезных случаях требовалось присутствие четырех заседателей, а в особо важных – шести, чего, впрочем, на практике никогда не бывало.

Справа от судьи скучал незнакомый кавказец в полувоенном костюме, слева нервно поигрывала пальцами Ида Лазаревна Левина, учительница из «Муравейника», тоже член правления клуба «Эсперо», как и сам Свечников. Вообще-то она была Ефимовна, Лазаревной стала в честь своего духовного отца, создателя эсперанто Лазаря Заменгофа, хотя под конец жизни тот принял новое имя – Людвиг. Данное ему при рождении осталось для употребления в узком кругу. По слухам, на этом активно настаивали его ближайшие сподвижники, и он в конце концов уступил. Число адептов учения предполагалось увеличить за счет тех, кого могло смутить еврейское происхождение учителя.