Из кармана гимнастерки Свечников достал вчетверо сложенный тетрадный листок, развернул.
– Это письмо поступило к нам в редакцию из Кунгурского уезда. Разрешите зачитать?
Он прихватил его с собой, узнав по телефону, какое дело первым будет рассматриваться после обеда.
– Свечников из «Власти труда», – пояснила Ида Лазаревна судье.
– Как мне вас в протокол вписывать? – обреченно спросил судья. – Как защитника или как обвинителя?
– Я зачитаю, а вы после сами решите… «В декабре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, при эвакуации красных войск со станции Буртым был выброшен кем-то из вагона маховик с валом кривошипа от двигателя внутреннего сгорания. Прошло полтора года, поехали с женой в копторг и увидели: полтора года прошло, а маховик с валом кривошипа лежит, как лежал, на станции Буртым, когда в республике кругом нужда. Муки нет, мыла нет, машина где-то стоит в бездействии, а маховик лежит. С комприветом Семен Кутьев».
– И что? – не понял судья.
– А то, что пока паровозов нет, и муки не будет. В Сибири хлеб гниет, а мы его на Урал вывезти не можем, в паровозоремонтном депо станки не работают из-за отсутствия приводных ремней. Из них, видите ли, вожжей понаделали. Дикари мы, что ли?
Надрывая душу, заверещал ходыревский младенец.
– Не щипи ты его, женщина, не щипи! – сказал кавказец. – Я тебя и так жалею.
Дожидаться вынесения приговора Свечников не стал. Это дело уже не представляло интереса, до начала следующего он вышел на улицу покурить.
Отсюда, с горы, хорошо просматривалась вся центральная часть города. «В царство злата бедный вход», – написал о нем сто лет назад поэт Вяземский, из которого местные интеллигенты одну эту цитату и знали. Подразумевалось, что город стоит у порога Уральских гор с их несметными богатствами, но сам остается нищим.
Через пять минут появилась Ида Лазаревна.
– Дали два года общественно-принудительных работ с высылкой из города, – доложила она. – Твое выступление внесли в протокол как речь обвинителя.
– А если бы я не выступил?
– Был бы год и без высылки, мы так заранее решили. Судья тебя испугался, поэтому объявил два с высылкой.
Прикуривая от подставленной Свечниковым папиросы, она другой рукой взяла его за запястье и не отпустила после того, как вдохнула и выдохнула дым.
– Коля, ты можешь объяснить мне, что происходит?
– Ничего. Просто нет смысла продолжать наши отношения.
– Если это из-за гомаранизма, то, как тебе известно, я принадлежу к его левому крылу, а оно смыкается с лантизмом. Ты же признаешь лантизм!
– С оговорками.
– Но сам Ланти тебе импонирует?
Эжен Ланти, парижский столяр, во время войны служил санитаром на Западном фронте и вынес оттуда твердое убеждение, что патриотизм – единственная современная религия, требующая человеческих жертв. Через этот тезис он и пришел к эсперантизму.
– Импонирует, – признал Свечников.
– А весь его безнационализм полностью выводится из идей Ниа Майстро.
Последние два слова на эсперанто означали Наш Учитель, и оба следовало писать с прописной буквы. Называть Заменгофа по фамилии, хотя бы и с прибавлением уважительного доктор, гомаранисты считали неприличным. В тех случаях, когда нужно было подчеркнуть единство эспер-движения, при всех разногласиях сохраняющего верность заветам своего основателя, говорили просто Учитель – Ла Майстро.
– Итак, – подытожила Ида Лазаревна, – ты не против Ланти, а от лантизма до той позиции, которую занимаем мы с Варанкиным, – один шаг. Если не полшага. Ты же не станешь этого отрицать?
