Казённый дом для самых маленьких - страница 8

20 апреля

Для разнообразия в вечернюю смену со мной была няня – зато не было медсестры у «младших грудничков». Но няня Ира справляется ничуть не хуже любой медсестры и не может мне запретить ворковать с «грудничками», так что с ней даже лучше. В обеих группах появились новые для меня ребятишки. В нашу, «старшую», вернулся из больницы еще незнакомый мне Сережа – его оперировали по поводу хронического ларинготрахеита. Теперь он дышит через трубочку, выведенную над ямкой между ключицами. Врачи обещают, что годам к трем-пяти он излечится, трубочку можно будет убрать. Но пока с него глаз спускать нельзя: трубочка может забиться слизью, и он задохнется, может ее вырвать (в больнице это однажды случилось), могут потащить ее дети… К младшим из изолятора перевели трехмесячную хорошенькую девочку с умными и веселыми глазками – еще одна Наташа. Она с рождения все в больнице лежала. Кроме того, в приспособленном «верхнем» изоляторе, который без персонала, вылеживают карантинный срок еще двое новеньких младенцев (ветрянщиков перевели в нижний) – тоже постоянно навещать надо. Да еще у всей младшей группы вдруг открылся понос. Ира еле успевала отмывать попки и переодевать малышей, на бегу высказывая предположения, отчего бы эта беда могла приключиться, и кто виноват. Я все время кого-нибудь кормила: из двадцати человек есть самостоятельно могут только трое. Всех старших пришлось столкать в манеж, и они там голосили. Сережу посадили за столик. Он сидел-сидел и вдруг начал задыхаться. Мы бегаем мимо него и не видим, а крикнуть-то не может! Хорошо, что как раз зашла медсестра, унесла его, прочистила трубочку…

Какое было счастье, что в этот раз мне не надо было оставаться в ночную смену, и как я сочувствовала Лидии Александровне, которой предстояло дежурить совсем одной на всю эту компанию! Но еще до ее прихода малыши заснули, старших я тоже уложила, и они, хотя еще хулиганили в кроватках, уже не кричали. Посуду я домыла, уже сдав дежурство. Шла домой и думала, что сегодня чувствовала себя воспитателем, ведущим детские души, два раза по пять минут – первый раз, когда Илюша меня поцеловал (я ему ползунки меняла, а он так обрадовался, что его взяли на руки, говорят с ним, ласкают), и второй – пока над новенькой Наташей с бутылочкой стояла. Быстрее было бы просто подложить соску, но я хотела получше ее рассмотреть, поэтому кормила и разговаривала. Она в ответ таращила глазки, выгибала спинку, улыбалась, что-то «гукала». Я, не без задней мысли, подозвала Иру, все еще плачущую о несостоявшейся дочке, и мы вместе полюбовались очаровательной девчушкой, поудивлялись, что мать – проститутка, алкоголичка (она местная и всем известная), и ребенка пыталась вытравить, а Наташка ничему не поддалась – вот как хорошо реагирует на улыбку, ласковые интонации. Моя ученая няня ответила: «Да, она адекватна своему возрасту».

К 8 утра – на субботник. В группе бледная, дрожащая Лидия Александровна: «Наташа умерла…» Рассказала, что через полчаса после моего ухода подошла к ней с бутылочкой – Наташа лежала, перевернувшись на живот, уткнувшись носиком в подушку, как будто крепко спала. Была еще теплая, но спасти ее уже не удалось. «Может, она не могла перевернуться и задохнулась? Пока я ходила в изолятор, пока грела кефир…» Я перепугалась до онемения. Я сама выкладывала Наташу на живот – она была очень довольна, поднимала попку, вертела головкой, находила позу поудобнее… А вдруг повинно молоко, которым я поила ее – мог в нем, например, оказаться кусочек стекла? Но как бы он прошел через соску? Надо было успокоить, утешить Лидию Александровну – она совсем испереживалась, а я забилась в туалет и выходить оттуда боялась, и разговаривать ни с кем не могла. И страшно, и жалко до слёз было и девочку, и Лидию Александровну, и Иру (она плакала где-то рядом), и себя – до того, что хотелось потерять сознание и не знать о том, что случилось.