Демин смотрел в скорбные, заплаканные глаза старой женщины и мысленно ругал себя – надо же так ошибиться! Он шел в эту комнату, заранее готовя себя к разговору с замкнутой, недовольной всем белым светом старухой, а познакомился с человеком, может быть, не очень счастливым, но сохранившим в себе чуткость к чужой жизни. Это ведь заметить надо – пришла веселее обычного, непривычно много болтала, а улыбалась нехорошо, будто о чем-то плохом вспоминала... И сейчас вот сидит спокойно, достойно.
Не суетится, не мечется, не бравирует нуждой, как это часто бывает, не ищет виновных, не брюзжит.
– К ней заходили подруги?
– Никогда. Спрашиваю – чего ж, доченька, подружки к тебе не заходят? А чего им заходить, говорит... Живут далеко, в общежитии, институт тоже не близко. Это, говорит, мне сподручней к ним ездить, я у них и заночевать могу, койка всегда найдется, не в той комнате, так в этой, посекретничать всегда есть с кем...
– А парень у нее был?
Сутарихина быстро взглянула на Демина, опустила глаза, помолчала, наматывая на палец тесемку от передника.
– Наверное, все-таки был... Парнишка. Молоденький, худенький. Хотела спросить, да она как-то быстро его и спрятала. Приятный молодой человек, видно, с пониманием о жизни... Я не удержалась, спросила... Но, видно, вопрос не понравился Наташе, любопытство мое она осадила. Не то чтобы резко или грубо... Просто сделала вид, что не услышала. Тогда уж и я сообразила язык прикусить. Чего к человеку в душу-то лезть? Придет время, сама расскажет. А оно, время-то, вона какое пришло. – Сутарихина всхлипнула, закрыв лицо руками.
– А эти... соседи ваши, братья Пересоловы? Как они к ней?
– Что сказать... Пересоловы, и все тут. Другие люди. Неплохие ребята, не скандалисты, помогут всегда, если, случится, попросишь... И друг дружку чтут, никогда драк промежду собой не бывает или ругани какой... Но вот как-то интересу к жизни нет. Все у них просто, так просто, что дальше некуда. Стремления нету. Заработать, поесть, попить, покуролесить, песни попеть, похохотать – и все тут. А к Наташе... Нет, не забижали они ее, гостинцы иногда приносили, когда праздник какой, Новый год, к примеру, или Женский день... Хоть и выпимши придут, а гостинцы принесут...
– Какие? – спросил Демин, вспомнив про виски на столе в комнате Селивановой.
– Господи, какие у них могут быть гостинцы! Конфетки, цветочки, игрушку какую-нибудь, не то медведя, не то зайца... Сейчас ведь их так делают, что сразу и не разберешься, что за зверь такой... Знаю, знаю, что хотите спросить, сама скажу. Было дело, попробовали они к ней с мужским интересом, но... говорю же, другие люди. Я уж набралась наглости, пошла к ним... Уж так отчитывала, так отчитывала... – Сутарихина, не выдержав, расплакалась.
– Вера Афанасьевна, а теперь скажите – в квартире этой ночью чужих не было?
Сутарихина перестала плакать, тыльной стороной ладони вытерла слезы на щеках и пристально посмотрела на Демина, пытаясь понять скрытый смысл вопроса.
– Я вам вот что скажу – ежели вы кого подозревать надумаете... кроме нас, жильцов, в доме никого не было. И быть не могло. Уж мы-то не первый год вместе живем. Пересоловы навеселе придут – и то я знаю, сколько они выпили, сколько с собой принесли. Наташенька позвонит, а я могу прикинуть, какое настроение у нее, какие отметки в портфеле.
– Может, у Наташи в комнате кто был? Она, к примеру, раньше впустила...
