Все получилось не просто. Они сидели, значит, на диване, и смеялись, и смотрели на нарядный стол и на бутылку черного муската, которую должны были распить, как вдруг почувствовали, что настроение у них начинает портиться.
«Где-нибудь заигрался с товарищами, – сказал он. – А может быть, классное собрание…»
Она промолчала.
«Давай пока за твое здоровье. – Он взял эту самую знаменитую бутылку и налил ей в рюмку вина. Надо было как-то ее развеселить, и он добавил: – Ты только понюхай, как оно пахнет…»
И тут Лусия сказала:
«Просто я ему не нужна».
Он ей на это ничего не ответил, не сразу нашелся, что ответить, и, пока раздумывал и тянул время, пришел Витька. Он сам открыл Витьке дверь. А тот, не входя в квартиру и что-то пряча за спиной, спросил у него:
«А Лусия где?»
«Лусия! – позвал он. – К тебе пришли».
Лусия подошла и, притворно возмущаясь, сказала:
«Ах, это вы», – и повернулась, чтобы уйти.
«Закрой глаза», – потребовал Витька.
Лусия послушно закрыла глаза. Витька – в руках у него была новенькая меховая ушанка – подпрыгнул в напялил ей шапку на голову. Лусия открыла глаза, но не успела ничего сказать, как Витька распахнул дверь настежь; на лестничной площадке стояла орава ребят.
«Вот она», – сказал Витька.
«И она настоящая?» – спросила какая-то девочка.
«Конечно», – возмутился Витька.
«А как ты докажешь?» – спросил мальчик, подозрительно оглядывая Лусию.
Они вели этот разговор, как будто здесь не было ни Лусии, ни его.
«Лусия, – попросил Витька, – скажи что-нибудь по-испански».
Лусия замерла – видно, думала, что же ей такое сказать по-испански, чтобы поразить этих недоверчивых ребят, – потом подняла вверх сжатый кулак и сдержанно, почти шепотом, точно доверяла им какую-то тайну или открывала свою душу, сказала:
«Салуд, камарадес!»
Катер пристал к пристани, и они вышли на берег. Когда они шли по пляжу, где купались мальчишки, Коля сказал:
– Неплохо бы окунуться.
– Давай, – согласился Сергей Алексеевич. – Я тебя подожду.
В общем, ему нравился этот старик, с ним было легко и просто, он сразу соглашался на все его предложения, и что-то было в нем еще такое непонятное Коле, что было ему дорого.
Они сели на камни чуть в стороне от мальчишек. Коля быстро разделся и, хотя вода была холодной, смело вошел в море, чтобы покрасоваться перед стариком.
А Сергей Алексеевич прилег на камни, они были холодные и холодили ему спину сквозь рубашку, но он не обращал на это внимания, а смотрел в синее, необыкновенное небо и думал – кажется, это было с ним впервые – о смерти, как о чем-то обыкновенном. Подумал, что все-таки пора собираться к Витьке; что ему туда теперь не страшно приезжать – у него внутри все созрело для этой поездки.
Сергей Алексеевич представил, что он ничего этого – ни моря, ни неба не увидит, и это не вызвало у него никакого чувства. Ну, не увидит, и все. Он всю свою жизнь ходил по самой кромке жизни. Сколько было выпущено пуль, чтобы поразить его, сколько мимо него просвистело осколков, чтобы разорвать на куски, и он понимал, что его вот-вот должны убить, сразить, испепелить, но там он дрался, скрипел зубами, кричал, стремился к победе, к жизни, к борьбе и не думал о смерти, просто ему было некогда.
Очнулся Сергей Алексеевич от мальчишеских криков.
– Вот дает! Вот это стиль! – кричали мальчишки.
Сергей Алексеевич увидел неподалеку сидящего на камнях Колю, а в море плывущего отличным брассом пловца. Именно к нему и относились восхищенные крики мальчишек.
