Каждый охотник - страница 2

Вытянув из шкафа коричневую безнадежно маленькую кофту, которую ей подарила еще мама и которую она не могла себя заставить выбросить, хотя на локтях уже появились протертости, Майка поежилась от холода, влезла в мягкие узкие рукава и обхватила себя за плечи, представив, что это мама обнимает ее.

Где-то за окном проехал автомобиль, и она очнулась. Сделав глубокие вдох и выдох, стараясь отвлечься от мыслей о плохом и не плакать, она достала с полки старенький слинг – в него предмет за предметом полетели кошелек, телефон, проездной, книжка Стивена Кинга, пропуск в ФОК. В сумку со спортивным снаряжением забросила бутылку воды, банан, пару яблок, слишком блестящих, слишком зеленых, но вполне годных для нескольких подач, и, ощущая, как в животе комом осели пережаренные гренки, подошла к зеркалу.

На нее взглянула восемнадцатилетняя девочка с глазами чайного цвета: лицо в веснушках, брови окончательно выцвели за лето, ноги и руки почернели на корте от загара, сгоревшие плечи облупились, но, по крайней мере, ее волосы, светлые, ровные, как кусок блестящей на солнце платины, отросли почти до пояса и теперь были похожи на мамины.

«Жирная корова», – подумала Майка, перепроверила плиту раза три, хотя даже на третий она показалась недостаточно выключенной, и вышла из квартиры в мир, где из-за трех притянутых к земле лун московские парки с их историческими усадьбами изгибались под напором странно сильных, не характерных для этой местности ветров, день ото дня становились гуще, зеленее и непроходимее. В мир, где из-за магнитной аномалии сбоила мобильная связь, где привычные переулки давали новые причудливые дуги и выводили к сожженным пустырям, где водовороты Москвы-реки выплескивали серебристую жирную рыбу, где прогорклый воздух пробок как будто бы лишился тяжелых взвесей и приобрел морские нотки, где исчезали целые озера, чтобы появиться в неожиданном месте, а обычное утреннее солнце делало тени более четкими, странными, неуютными.

Хэппи Мил навеки потерял свое очарование, когда родители пропали прямо у клинского Макдоналдса, оставив после себя только пустую «вольво» цвета мокрого песка – с растворенными настежь дверьми, с постукивающим от старости включенным мотором. Тогда же и там же, наверное, закончилось и Майкино детство. Хэппи Мил перестал быть «счастливым», равно как и сама Майка.

Хотя красно-желтый ресторанчик рядом с «Электрозаводской», где она теперь жила вместе с бабушкой, и не имел к исчезновению мамы с папой никакого отношения, каждый раз, подходя к метро, она хотела зажмуриться. Это была еще одна вещь, с которой, по мнению психолога, ей никак нельзя было сталкиваться, но с которой она, естественно, сталкивалась чуть ли не каждый день, потому что веселенький за́мок желто-красного цвета рос, казалось, прямо из метро – ни обогнешь, ни пройдешь мимо.

И вот тогда ее мозг придумал очень хитрую штуку, чтобы не страдать: в определенное время суток этот Макдоналдс умел превращаться из врага в союзника, надо было только, чтобы все сошлось. Дело обстояло вот как. Когда в ресторане были только семейные пары с детьми, это означало, что мама с папой, где бы они ни были, передают ей, Майке, привет. А вот если Макдоналдс был пустым и мертвым, это означало, что сегодня – опасный день и надо держать ухо востро.

Это была не единственная мера безопасности, которую Майка научилась соблюдать, чтобы удерживать свою боль на какой-никакой привязи. Месяца через три после исчезновения родителей, когда интенсивные, застающие врасплох приступы паники потихоньку сменились на почти никогда не прекращающуюся тянущую боль в сердце, Майка разметила город понятной только ей системой символов и знаков, слегка снимающих напряжение.