Каждый охотник - страница 7

Майку слегка потряхивало, она чувствовала его запах: от него пахло лесом, потом, под ногтями скопилась грязь. Но не столько от того, что она не ожидала услышать новости о родителях от незнакомца в метро, сколько от теплоты, прозвучавшей в его голосе, в груди у нее что-то покачнулось. Ей страшно захотелось дотронуться до его теплых рук, забрать кусочек этой силы – темной, странной лесной магии, забрать кусочек жизни. В отличие от нее, его переполняли эмоции и желания, в отличие от нее, его не сломили обстоятельства и он не утонул в полугодичной тоске и депрессии. Наоборот, как от голодного волка, от него исходило живое, звериное тепло. Этот волк от нее чего-то хотел – и так сильно, что его было ни задобрить, ни переубедить, но ведь именно это и было лучше всего, это и было лучше всего…

Гренки в Майкином желудке недовольно булькнули, и прежде чем она открыла глаза, машинист объявил следующую остановку. Она все еще ехала в своем холодном вагоне, она, похоже, заснула и прозевала «Беляево», а татуированного, видимо, никогда и не было.

Майка выдохнула с облегчением лишь в десятке шагов от двух зеленых чаш с грунтовыми брюшками. Позади остались все препятствия: Макдоналдс, метро, странный-престранный водитель автобуса, который, она чувствовала, не хотел останавливаться на ее остановке и смотрел демоническими желтыми глазами.

Она добралась до места назначения в новой, непредсказуемой Москве, и сейчас наконец наступит момент определенности, единственный момент определенности, который никто и никогда не сможет у нее отнять. Сейчас ее руки, которые она вечно не знает, куда деть, наконец обхватят ракетку; ноги, длинные, облупившиеся из-за вечного пребывания на солнце, врежутся в мягкий грунт, разгонят оранжевые облака над потертой разметкой. И каждая часть ее тела будет на своем месте – важной и нужной. А мысли… мысли на время станут тихими и беспомощными и не смогут ранить.

Майка продела пальцы в прохладные прутья железной проволоки, которая огораживала корты. На солнечной площадке, не обращая внимание на ветер, длинноногая блондинка лет сорока накидывала мячи мужчине лет на десять старше нее, судя по внешнему виду, университетскому профессору. Тот кричал, как чайка, принимая удары на задней линии, и Майка вздохнула, пытаясь сосредоточиться на хлестком одноручном бэкхенде блондинки: Татьяна Олегович явно играла вполсилы, если не сказать в четверть силы, но Майка все равно загляделась.

Вот бы научиться делать такой же дроп-шот, как у нее, но сначала, конечно, нужно исправить подачу. Ее подача уже давно была выдрессированным зверьком и обрела тот почти ритуальный, вечно повторяющийся рисунок, который полуинстинктивно выполняют давно играющие теннисисты – легкое натаптывание на линию, грациозный взмах рук, петелька за плечом и слаженный укороченный рывок в сторону соперника. Тем не менее ее подаче не хватало силы… Холодный ветер накинулся ей на плечи, где-то на дороге прокричала странная сирена, которую в Москве Майка никогда не слышала, и она задумчиво обернулась к дороге. Интересно, что там проехало и в какой стране произошел сбой сейчас?

Франция? Англия? Германия?

Она прислонила лоб к холодным металлическим прутьям, прикрыла глаза и наконец позволила себе сдаться. Тупая боль, как упрямая птица, клюнула ее в сердце: ни во Франции, ни в Англии, ни в Германии, ни на земле, ни под землей ты больше никогда не увидишь маму, потому что туда, куда ты хочешь, не выдают визы. Никогда.