Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - страница 24

Названия перфомансов звучали как перечень заклятий: «Мама и папа», «Серебряный зад», «Натюрморт с двумя головами: свиной и женской», «Маниакально-психический балет», «Концерт, исполненный на воздушных шариках», «Деградация женского тела, унижение Венеры»…

Бедная униженная Венера! Я представила себе ее биографию: родилась из морской пены, взбитой упавшим в море божественным фаллосом Урана, оскопленного собственным сыном Кроносом. Дети, что с них взять. Жила в любви и неге, почиталась как богиня красоты, купалась в лунном свете, воровала покой у смертных и богов, оживала из мрамора, просачивалась из человеческих грез на полотна – томная, жемчужная, будто сотканная из тоски по несбыточному. Проводила столетия в счастливой праздности – возлежала на венецианских подушках, спала, смотрелась в зеркало или задумчиво внимала лютне. Пока не наступил двадцатый век и не согнал лентяйку с кровати. В новом, неистовом мире машин, стекла, бетона, электричества и «огненных орхидей, распускающихся из дул пулеметов» не до кисельной праздности. Некогда купаться в лунном свете. Встала и пошла работать в бордель Авиньонской девицей! И она работала, пока не превратилась в женщину де Кунинга – ту самую, которая «Жэнщина! Передайте на билет…» За время войн, революций и механизаций Венера наконец повзрослела. Ясный свет испарился из глаз, жемчужное тело потускнело и расползлось бесформенной тушей на полотнах Дюбюффе. Она отупела, превратилась в вещественное – из чистой небесной субстанции загрубела в ущербную, скандальную бабищу. Скатилась по кривой дорожке до омерзительной клоаки, где ее, поруганную вермишелью, наконец расчленили для натюрморта со свиньей. И теперь богиня красоты доживает свои дни огрызком тошнотворной плоти то там, то тут, как демон, которого демиурги совриска не смогли уничтожить до конца из-за врожденного бессмертия, но покалечили до состояния полоумного сморчка. Как так вышло?

Я уже поняла, что в мире совриска не принято объяснять свои действия – только «комментировать» непонятное еще более невразумительным, но все равно стала искать ответы в тексте. Там подробно описывалось, как исполнить акцию: «Материалом может служить все: люди, животные, растения, еда, пространство, движение, шумы, запахи, свет, огонь, холод, тепло, ветер, пыль, пар, газ, события, культура и спорт. Художник беспощадно исследует все возможности материала, погружается в неистовый вихрь действия и оказывается в реальности без преград – ведет себя как полоумный и пользуется привилегиями юродивого. Художник и сам становится материалом, пока спотыкается, заикается, бормочет, мямлит, сюсюкает, стонет, задыхается, орет, смеется, плюется, кусается и катается в материале». Ну хорошо, эта инструкция описывала, как «заглянуть за черту», но не объясняла зачем.

Основатель движения, художник Отто Мюль (автор цветка в венерином заду), высказался так:

«Эстетика навозной кучи – моральное средство против конформизма, материализма и глупости». Ритуальное заклинание. Ясно, что ничего не ясно. Зато в одном из последних интервью Мюль описал движущую им силу всего в четырех словах: «Мне нравится проклинать людей».

Вот теперь ясно. Человеку нравится проклинать людей. Люди привыкли быть проклятыми со времен Эдема. Повозмущались для приличия – и растащили проклятия по музеям, сложили в копилку вечности.

Я закрыла книжку со смутным желанием спустить ее в мусоропровод, но вспомнила, что заперта. Сколько времени я провела в аду проклятий? На ужин я, очевидно, не попадала. Что я скажу? «Где ты была?» – «О, я отлично провела время в обществе гладильной доски!» А если никто не явится и мне придется здесь ночевать? В конце концов, прачечная – не кухня, люди могут обходиться без стирки сутки и больше. Может, покричать? А на каком языке кричать? И что?