– Сколько? – пожилой паж лаконичен и деловит.
Я думаю, что он прекрасно знает тарифы, но намерен поторговаться, чтобы урвать крошку и себе.
Плохи дела у здешнего рыцарства, коли так побираются их слуги. Что ж поделать, законы истории неумолимы и здесь. Процесс централизации монаршей власти в отдельно взятой стране не терпит ни космополитизма, ни юридического иммунитета рыцарского сословия. Рыцарская же гордость не допускает никаких компромиссов. Рыцарство пошло против ветра истории, который уносит его в небытие.
Сносу в небытие здорово пособляет такая новинка как огнестрельное оружие. Благодаря ему всякая дворянская мелочь подалась в королевские гвардейцы, а местные Робин Гуды легализовались в наемников. И тем и другим король предоставляет оплачиваемое занятие по душе – раскулачивать ставшее на пути исторического прогресса рыцарское сословие. Рыцари сопротивляются как могут, но их дело неуклонно идет к проигрышу. Среди них уж почти нет молодежи. Молодых повыбили в боях. Не в тех боях, к которым их готовили с самого детства. Старых вояк еще спасает интуиция, наработанная за время боевой жизни. У молодых же не было и той жизни, чтобы хотя бы научиться распознавать смерть в иных ипостасях, нежели в тех, которые до сих пор олицетворяли лишь острие и клинок. Они пали жертвой неведения того, что наступили новые времена. Прежнее поколение не знало таких быстрых перемен и готовило себе смену в рамках старых традиций. Результат – рыцарство лишилось преемственности и сейчас просто дерется до конца, стремясь подороже продать свою погибель.
– Ты оглохла? Сколько? – нетерпеливо переспрашивает паж.
Я называю цену.
– Дорого. Сбавь маленько.
Он намерен торговаться. Что ж, поторгуемся. Цена все равно малость завышена.
Паж не промах и предлагает едва ли не половину минимальной цены.
– У меня все таки две ноги, а не четыре, – искренне возмущаюсь я и назначаю свою. На этот раз возмущается паж:
– У тебя там что? Врата в райские кущи?
Он не представляет, насколько он прозорлив.
Я настаиваю на своем. Он все равно тратит не свое и унаследует большую часть имущества господина, которому сейчас так бойко выторговывает погибель.
– Соглашайся, дорогуша! Это достойная плата всего за четверть часа.
Такое предложение меня озадачивает. Торг всегда шел за ночь.
– Четверть часа – не на ночь же, – продолжает торговаться бравый молодец.
– Ты хочешь сказать…? – осеняет меня догадка.
– Да, дорогуша, я прошу для себя. И заработаешь, и комфорт рыцарский, и ночь будет свободна.
Я озадаченно молчу. Как низко пали нравы в этом королевстве.
– Ну, что молчишь, дура!? Или я кликну другую.
– Четверть часа? – Обретаю я дар речи. – Хорошо. Но если нас застанут? У господ рыцарей крутой нрав.
– Не застанут, – уверяет паж. – Господин на военном совете. Это надолго. Поверь моему слову.
– С каких это пор можно верить слову неблагородного?
– Не дерзи, дорогуша. Слуга, отдавший жизнь за своего господина, считается благородным.
– Никогда не пробовала с покойником, – подначиваю я его.
– Поверь, уж недолго осталось,– паж совершенно не обращает внимания на мою колкость. Нас обложили со всех сторон. Никаких шансов… Господа рыцари совещаются, как подороже продать свои жизни. Завтра мы идем на смерть.
– Мы? – я стараюсь, но в интонации вопроса все равно звучат нотки иронии. Никак не могу уяснить себе, что до той поры, когда здесь женщину будут считать более менее человеком, должно пройти несколько веков.
