Что же касается отношений следователя с Бугримовой – подругой убитой Федоровой – то они, хоть и порицались официальной советской моралью, а все же имели место быть между закоренелыми холостяками, коими оба из них являлись. Колесниченко было чуть больше сорока. Бугримова, хоть и была постарше, не достигла еще и пятидесятилетнего возраста, и потому внешность ее никак не выдавала той небольшой разницы, что была между ней и Колесниченко. Скорее наоборот – стать цирковой артистки, бывшей плюс ко всему еще очаровательной жгучей брюнеткой, украшала такой спутницей общество любого мужчины. Правда, вместе они появляться на людях не рисковали, да и вообще держали свою связь втайне даже от близких друзей. Бугримова – по понятной причине. Дружба с Брежневой и те связи, в которые она оказалась вовлечена посредством такой дружбы, начисто исключали возможность присутствия в ее обществе честных сотрудников правоохранительных органов, к числу которых, без сомнения, относился Колесниченко. Он же, в свою очередь, также не мог скомпрометировать себя компанией людей, о богатстве и нечистоплотности которых судачила вся Москва. Но чувства, которые они испытывали друг к другу, были все же в высшем смысле взаимными – Бугримова часто сообщала ему секретные сведения, получаемые от Брежневой или ее друзей, а следователь предупреждал об опасностях и поворотах того или иного дела. Нет, он вовсе не питал слабости или любви к тем, кто не чурается преступить закон, хотя бы в мелочи. Просто та информация, которую она ему давала, была для него большим подспорьем, и он чувствовал себя в некотором роде обязанным ей, за которой ничего особо криминального не водилось. Его жертвами были ее друзья – люди, не гнушавшиеся, как показывали последние события, даже человеческими жертвами в погоне за желтым металлом. Она от них отличалась. Хоть и ее квартиру не обошли стороной бриллианты, а все же ей они приплывали сравнительно честным путем.
Пока все эти мысли роились в голове измотанного за день Колесниченко, дорога до дома покойного друга пролетела, и он оказался в дверях его квартиры.
– Знаете, – торопливо заговорила Олеся. – У меня к вам дело. Я знаю, вы в добрых отношениях с Юрием Владимировичем Андроповым…
– Ничего особенного. Отношения, скорее, рабочие.
– Ну это все равно. Дело в том, что у меня к нему будет просьба, а напрямую он со мной разговаривать не будет.
– Просьба именно к нему? Никто из его подчиненных в аппарате не в состоянии решить ваш вопрос?
– Дело в том, что все его подчиненные – кто работал с Виктором или просто знал его, и кого я знала – мне уже отказали. А дело очень щепетильное…
– Что случилось?
– Понимаете, у Виктора мама. Она умерла в позапрошлом году…
– Да, я помню.
– Так вот, она хотела, чтобы его похоронили вместе с ней и с его отцом, на Кунцевском кладбище. Туда нам и добираться проще, и семейное захоронение в самом центре кладбища, все же не так, как сейчас – на Ваганьковском, да еще на самой окраине. Они это захоронение еще в 50-х для семьи приобрели, и хотели, чтобы Виктор, в случае чего,.. ну сами понимаете. Я, когда он умер, обратилась в аппарат, мне почему-то отказали. Обратилась сейчас, год спустя, когда все уже, поди, забыли про него – опять отказали. Так вот – не могли бы вы похлопотать перед Андроповым? Все-таки и мать, и он сам хотел, чтобы там…
– Любопытно, – задумался Колесниченко. – Никогда еще за покойников просить не приходилось. А почему вам отказывают, вы не знаете?
