Значит, вопрос о том, толковать второй закон термодинамики пессимистически или нет, зависит от значимости, которой мы наделяем Вселенную в целом, с одной стороны, и от значимости локальных «островков» уменьшающейся энтропии, с другой стороны. Вспомним, что мы сами создаем каждый подобные «островки» уменьшающейся энтропии и живем среди других таких островков. В результате обычное различие перспективы между ближайшим и отдаленным заставляет нас придавать гораздо большее значение областям уменьшения энтропии и возрастания порядка, а не Вселенной как таковой. Например, вполне может быть, что жизнь является чрезвычайно редким фактором во Вселенной, что она ограничена, возможно, пределами Солнечной системы или даже, если рассматривать жизнь как явление, сопоставимое с той жизнью, какой мы главным образом интересуемся, – только пределами Земли. Впрочем, мы живем на данной планете, и возможное отсутствие жизни где-либо еще во Вселенной нас не слишком заботит – уж конечно, оно не беспокоит нас пропорционально подавляющим размерам остальной части Вселенной.
Также вполне допустимо, что существование жизни ограничено определенными сроками, что до самых ранних геологических эпох ее попросту не было, а в будущем, возможно, наступит пора, когда Земля вновь превратится в безжизненную, раскаленную или остывшую планету. Для тех, кому известен чрезвычайно ограниченный диапазон физических условий, при которых могут происходить химические реакции, необходимые для жизни в известных нам формах, само собой разумеющимся кажется вывод, что счастливый случай, обеспечивший продолжение жизни на Земле в любой форме, даже если не сводить жизнь к чему-либо наподобие человеческой жизни, – что этот случай, это стечение обстоятельств обречено на неизбежный и ужасный конец. Правда, мы можем преуспеть в придании нашим ценностям такого смысла, чтобы этот преходящий случай существования жизни, наряду с еще более мимолетным случаем существования рода человеческого, мог трактоваться как обладающий всеобъемлющим позитивным значением, вопреки своему недолговечному характеру.
При этом мы в самом прямом смысле являемся потерпевшими кораблекрушение пассажирами на обреченной планете. Однако даже при кораблекрушении человеческая порядочность и человеческие ценности вовсе не обязательно исчезают, и мы должны использовать их в полной мере. Мы пойдем ко дну, но таким образом, который нам самим покажется достойным самоуважения.
До сих пор мы рассуждали пессимистически, причем наш пессимизм представлял собой не столько эмоциональный пессимизм обычного человека, сколько интеллектуальный пессимизм профессионального ученого. Мы уже убедились, что теория энтропии и соображения о неизбежной тепловой смерти Вселенной не должны оказывать такого гнетущего морального воздействия, которое они вызывают в первый момент. Впрочем, даже такой беглый взгляд в будущее чужд эмоциональной эйфории среднего человека, в особенности среднего американца. Лучшее, на что мы можем надеяться, рассуждая о прогрессе во Вселенной, которая в целом движется к гибели, – что картина наших устремлений к прогрессу под гнетом тяготящей необходимости может обладать очищающим душу ужасом греческой трагедии. Увы, мы живем в эпоху, которая невосприимчива к трагедиям.
Воспитание типичного американского ребенка, принадлежащего к верхушке среднего класса, нацелено на то, чтобы заботливо оберегать его от осознания смерти и обреченности. Он воспитывается в вере в Санта-Клауса, а когда узнает, что Санта – всего лишь выдумка, то горько плачет. Более того, он никогда полностью не примиряется с устранением этого божества из своего пантеона и проводит бо́льшую часть своей последующей жизни в поисках какой-либо эмоциональной замены.
