– Встать! – рявкнул подошедший. В отличие от остальных этот командир был одет в чёрную куртку и чёрные же джинсы. А на голове красовалась чёрная, кожаная бандана с каким-то знаком, отдалённо напоминавшим свастику. – Встать!
Это он мне? Мужик, ты вообще в курсе, что после таких пинков не то, что встать, ползать невозможно! Впрочем, говорить я ничего не стал, молча пытаясь хотя бы продышаться. Каждый вздох сопровождала острая боль и странное бульканье в груди. По ходу ребро проткнуло лёгкое.
– Я сказал встать! – орёт этот в бандане. И уже сам зарядил под дых. Ребра взорвались болью, а в горло хлынула кровь. Капец лёгкому. Скукожившись, я закашлялся, отплёвываясь и пытаясь хотя бы не захлебнуться.
– Встать, собака! – орёт тип в бандане.
Мужик, ты сдурел? Я не смогу подняться, даже если захочу! Ещё один такой пинок и я отдам Богу душу. Некого будет допрашивать. Ну, же! Соображай своими куриными мозгами! Или их нет совсем? Хм, интересно, а куда я попаду после смерти? Ну, в смысле, в какое место в Аду? Уж, Рай-то мне по любому не светит. Больно много я по жизни накосячил. Правда, Саня утверждал, что Бог всех принимает, даже разбойников и насильников. Стоит только от всей души раскаяться и попросить прощения. Эх, а я так до церкви и не дошёл. Все некогда, да незачем…
***
Пацан ползает передо мной на полу, скуля от боли. Пинок, ещё один! Он кричит, но здесь, в старом наружном кооперативе его некому услышать. Пятеро "волчат" во главе со мной, окружили недотёпу, развлекаясь от души. Они все, как и я, золотая молодёжь. Дети богатых или влиятельных родителей.
– Паша, может, хватит? – осторожно говорит один из моих подельников, Сева Леваков. – Загнётся ещё тут.
– А кто узнает? – смеётся другой, беспробудный пьяница и задира, Тарас Терентьев. – А даже и узнают, нам ниче не будет! Папашка подсуетится и все.
– Ладно, – отмахиваюсь я и подхожу к забитому пацану. Присев на корточки я заглядываю в его глаза. В них тоска и обречённость. – Слышь, ты, п… если вякнешь про нас хоть слово, и я навещу твою матушку! Она, ведь, у тебя одна, живёт тут, рядом, на Савёловской. В местной школе полы моет. Вот, я её навещу и потолкую по душам, – и я щёлкнул ножом перед самым лицом пацана, отчего тот побледнел. – Ты же будешь молчать? Да? Ради своей матери. И сестрёнки. Она, кстати, у тебя очень даже ничего. В самом соку девица.
– Нет! Не трогайте! Только не Дашку! Умоляю! Я не,… не скажу! Никому! Не трогайте!
– Вот, и славно! – усмехнулся я. – Сема, Тарас, отволоките это мясо к помойке. Отлежится, до дома сам доковыляет.
***
Девчонка, очередная, извивается, кричит, сопротивляется. Она ещё не осознала, что все бесполезно, ещё на что-то надеется. Та самая Дашка, единственная из знакомых девчонок, ещё не тронутая никем. Лет пять назад я обещал её не трогать, но теперь передумал. Тогда она была всего лишь белобрысой пигалицей, а теперь стала красивой девахой в самом соку. Разве можно пройти мимо и не сорвать такой спелый плод?
***
– Паша, ты не прав, – укоризненно вздыхает Юрка, мой единственный, настоящий друг. Единственный, кто не боится говорить мне правду и получить за это в морду. Впрочем, Юрку я никогда не трону. – Так нельзя, понимаешь. Нельзя. Не по-человечески это.
– Да, она сама, Юр, – оправдываюсь я. – Честное слово!
– Сама себя изнасиловала? – фыркнул тот.
– Сама вешалась! – рычу я. – Весь вечер, Юр! То юбку задерёт, то бретельку поправит. А я, Юр, ведь, не железный. Ну, вот, на кой ей все это? Раз девственница, так, бл… сиди дома! Не хрен по кабакам с парнями шариться! Или я неправ?
