Как же я должен был сказать ей, что мы никогда не пойдём туда, куда она мечтала? Как объяснить ей, что эти люди, которые рядом с нами, они не желают счастья, ни для нас, ни для себя? И что мы никогда не заставим их его желать?
Никак. Никак. Я не смогу произнести при ней всех этих страшных мыслей и слов, поэтому я молчу. Навсегда молчу о них и хороню их в себе. И Лорелея, чуткая, послушно перестаёт настаивать. Убаюкивает меня и обласкивает нежностью. И я бесконечно люблю её и благодарен за то, что она такая.
Когда солнце заходит полностью за лес, и становится темно – так, как темно глухой ночью – мы собираемся идти к домам, уже пропустившие, как и всегда, ужин. Я держу её крепко за руку, и она тихо идёт рядом. Её движения мягкие и бесшумные. Я очень скучал по ней, пока меня не было рядом.
Когда почти подходим к её дому, она останавливает меня и заходит вперёд, поворачиваясь ко мне лицом. Держит меня за обе руки. Её лицо какое-то серьёзное и даже решительное. Я едва ли узнаю свою любимую в этой вдруг изменившейся девушке.
– Если там ничего нет, любимый, – говорит она, – тогда пойдём с тобой за лес и постоим там всё, что хотели. Сами.
Я чувствую, что ладони её в моих руках шершавые и жёсткие. На миг теряю дар речи и не могу сообразить сон это или всё происходит наяву.
– Пойдём, вдвоём, Эверетт. Построим дом, нарожаем детей. Будем там жить так, как считаем верным.
Я думаю с секунду и затем говорю.
– Ты сейчас взаправду так говоришь? – спрашиваю удивлённо.
– Не могу я больше здесь, – шепчет она, – не могу я больше видеть это длинное поле.
Я выжидаю всего мгновение, пока прихожу в себя. Затем беру её лицо в свои ладони и говорю об Омелье, о Таре и Экхофе, рассказываю об утренней встрече с отцом и матерью, открываю всё своё переживание перед ней. Признаюсь, что соврал, потому что не смог оставить родных, а она смотрит внимательно и слушает.
Говорит, что верит – и для меня нет слов слаще. Я подхватываю Лорелею и кружу, кружу в ночи, и она звонко смеётся. И мы боимся, не разбудили ли кого вокруг. И всего на миг я ещё ощущаю сомнение, представляя сердитые лица матери и отца, а затем и лица младших братьев и сестёр, заневолненных старшими. Лица ещё не понимающих детёнышей, которые не могут сделать выбор – пойти со мной. Ещё ничего не разумеющих. А потом я говорю себе, что я не властен решать за них. Что они вырастут и все решат сами. И ещё понимаю, что не властен решать за себя – счастье хочет забрать меня, и я обязан ему позволить.
Этой ночью мы собираем вещи. Тихо шуршим в своих спящих домах. Передвигаясь по своей комнате на цыпочках, я поглядываю на стоящий в ночи дом Лорелеи и представляю с наслаждением, что она сейчас мысленно поглядывает на меня. Мы уходим тайком, ещё до рассвета, пока никто не видит, всех оставляя позади. Деревня с утра затянута туманом, а мне кажется, будто липкой паутиной.
Я держу Лорелею крепко за руку, когда мы уходим в лес. Я даю ей время обернуться и окинуть в последний раз взглядом нашу деревню, окутанную в белое. Она немного грустит – я знаю это – но храбро отворачивается ко мне. Ступает вперёд, и я делаю шаг сразу за ней.
Мы идём навстречу рассвету, встречая новый день, новую жизнь, новый мир. Встречая счастье, которое распахивает перед нами объятия. И мы вдвоём, одни на белом свете, так же сильно готовы обнять его в ответ.
Когда доходим до жёлтой поляны с большими дивными кузнечиками, Лорелея, как я и думал, остаётся ими потрясена.
