Вместо того чтобы курить, я смотрел, как тело сигареты медленно превращается в прах.
«… отметки рэйджмометров замерли в оранжевой зоне. Безусловно, на общем уровне гнева сказывается и то, что мы с вами проживаем последнюю неделю месяца, и то, что она выдалась чрезвычайно жаркой… Советуем проверить, пройдены ли все плановые процедуры по личному управлению гневом, побольше дышать свежим воздухом и…»
Я с упоением хлопнул дверью и выскользнул в душное, накаленное яростью, уличное месиво.
***
Как вы думаете, куда уходит война, когда миру кажется, что он справляется без нее? Приходится ли ей менять наряды, скрываться за аляпистыми масками, учиться подражать чужим голосам? Прячется ли она, поджимая хвост, в пропахшей отходами подворотне или вальяжно прогуливается по центральному проспекту, заговаривая с теми, кто не отводит взгляд, о погоде?
Человеческое сердце – удивительное создание. Оно способно открыться всему, что просит внимание, и вместить в себя как самопожертвование во имя космоса, так и желание убить здесь и сейчас человека, жизнь которого достойна длиться вечность.
***
Я смотрел, как они подходят к журналу и простой шариковой ручкой карябают в нем свои имена, потом короткую фразу. И еще одну. Никто не привык писать на бумаге, и от этого самые важные в их жизни строки выглядят, как пьяные располневшие балерины.
На них уже надеты штаны и куртки цвета хаки, удобные беговые кроссовки.
Человечество слишком долго воспевало войну: сначала надломанным голосом после битвы, чтобы заглушить рыдания и выдавить из головы ужас воспоминаний. Потом – когда война осталась только в исторических книгах и памятниках – облачили ее в белоснежные латы, на лицо ей натянули маску гордости и глубокой рефлексии. Перепутали с выражением жестокости и показного патриотизма – с кем не бывает?
А когда настала эра без смерти, и раздел мира окончательно завершился… За чужую жизнь решили безапелляционно забирать твою, а вместе с ней и всю накопленную вашей семьей собственность… Вот тогда о войне как будто бы совсем позабыли. Хотя она о нас помнила всегда.
Я подошел ближе и прислушался к их обнаженной беседе.
– Мне некого писать.
– Что ж ты тогда приперся? Иди отсюда, у других желающих точно есть близкие, которым они хотят помочь.
– А ты не слышал, какую муть он в раздевалке нес?.. Он пришел, чтобы выяснить, есть ли что-то после смерти.
– Вот больной…
– Прикиньте, если золотую пулю на него потратят!
– Так и будет! Чудики всегда все портят…
– Это не по правилам! Господин, извините…
Я вдруг понял, что один из игроков требовательно смотрит на меня.
– Этого лысого нужно дисквалифицировать. Он не знает, кому право собственности в случае смерти передавать…
– У него и родных-то нет.
– Пусть валит отсюда, он же тут чей-то шанс бессмысленно тратит.
Огромные глаза-одуванчики смотрели на меня и улыбались. Действительно, чудак.
– Кхм… Мы не можем отступить от правил и отпустить игрока, прошедшего отбор. Вам нужно написать чье-то имя. Не может же быть такого, что у вас нет близких или друзей. Любое имя. Думайте.
Глаза-одуванчики с насмешкой разглядывали мое лицо.
– А вас как зовут, гражданин начальник?
– Это против правил, вы не можете передать выигранное право собственности мне. Быстрее решайте, до общего сбора пять минут.
Подпольная незаконная войнушка. Две армии: первая пришла понизить отметку уровня гнева на рейджмометре (а пострелять на нашем полигоне – это почти то же самое, что доктор прописал, только в несколько раз действеннее). А вторая пришла умирать.
