Кимоно - страница 32

Он почти устранил Титину от забот о госпоже. Однажды Джеффри подвергся изгнанию из комнаты жены на время, пока она переодевалась, и заметил:

– Но ведь Танака был там. Вы не замечаете, а он непременно видел вас.

Асако разразилась смехом.

– О, это не мужчина. Он совсем не настоящий. Он говорит, что я как цветок и очень хороша в дезабилье.

– Нет, это звучит по-настоящему, – проворчал Джеффри, – и достаточно по-мужски.

Быть может, Асако в своей невинности забавлялась, противопоставляя Танаку мужу, совершенно так, как развлекалась соперничеством между Титиной и японцем. Это давало ей приятное сознание, что она может заставить своего большого мужа принять такой негодующий вид.

– Сколько, по-вашему, лет Танаке? – спросил он ее однажды.

– Восемнадцать или девятнадцать, – отвечала она, еще не привыкнув к обманчивости внешнего вида японцев.

– Мне также часто кажется, что не больше, – сказал ее муж, – но у него манеры и опытность пожилого человека. Я готов держать с вами пари, что ему не меньше тридцати.

– Хорошо, – отвечала Асако, – отдайте мне статуэтку Будды, если проиграете?

– А что вы дадите мне, если выиграю? – спросил Джеффри.

– Поцелуй, – ответила жена.

Джеффри вышел искать Танаку. Четверть часа спустя он вернулся с видом триумфатора.

– Мой поцелуй, милая, – требовал он.

– Погодите, – возразила Асако, – сколько ему лет?

– Я вышел к парадным дверям, а там господин Танака сообщал о нас рикше «последние известия». Я и сказал: «Танака, вы женаты?» «Я вдовец, сэр», – ответил он. «Есть дети?» «Два потомка, – отвечал он, – они солдаты на службе его величества императора». «Но сколько же вам лет?» – спрашиваю. Ответ: «Сорок три года». «Вы очень хорошо сохранились для своих лет», – сказал я и вернулся за своим поцелуем.

Сделав такое необычайное открытие, Джеффри объявил, что прогонит Танаку.

– Кто выглядит так, – сказал он, – тот ходячая ложь.

Два дня спустя, рано утром, они уехали из Киото по железной дороге, заменившей теперь прославленный путь Токаидо, освященный историей, легендой и искусством. Каждый камень, каждое дерево вызывают образы из песен и романов. Даже у западных знатоков японской гравюры на дереве его пятьдесят две станции встречаются очень часто. Таков Токаидо, путь между двумя столицами, Киото и Токио, еще населенный духами императорских повозок, влекомых быками, лакированных паланкинов сегунов – феодальных воителей в их наряде, напоминающем образ смерти, и размашистой поступи самураев.

– Смотрите, смотрите, Фудзияма!

Движение на площадке, где Джеффри и его жена ожидали, что покажет им новая страна. Справа исчезло море за чайными полями и сосновыми лесами. Слева – подошва горы. Вершина была окутана облаком. По отрывкам, открытым для взора, можно было оценить архитектуру целого – ex pede Herculem [Как по отпечаткам стопы узнаю Геркулеса (лат.)]. Поезду надо целый час пробираться через дугу отрогов Фудзи, которые лежат на дороге к Токио. Все это время полускрытое присутствие горы доминирует над пейзажем. Все, кажется, тянется к этой облачной мантии. Рисовые поля террасами поднимаются к ней, деревья склоняются в ее сторону, болото вздувается кверху, и кожа земли морщится складками над какими-то громадными членами, которые протянулись к ней снизу, спокойное море готово принять ее отражение, и даже микроскопический поезд, кажется, вращается в своей орбите вокруг горы, как ее безвольный спутник.