Под кобелем имелся в виду Танькин отец. Однажды утром бабушка не проснулась. Её уложили в узкий голубой ящичек со взбитыми внутри рюшами, как девчачий пенал. Не понятно, как она туда поместилась. Танька всё боялась, что бабушка вывалится. И ждала, что бабушка вот-вот потянется и смущённо скажет: «Все бока отлежала. Гостей-то, гостей – а я всё на свете проспала. Дом не велик, а спать не велит».
Откуда-то появилась женщина мама, и стали они жить-поживать. Ночью девочка просыпалась от стонов с маминого дивана. Танька лежала с открытыми глазами и угадывала по голосам. Сегодня это дядя Володя, он каждый раз суёт Таньке размякшую в серебряной бумажке шоколадку. Танька опускает голову и от смущения обвивает ножкой ножку. Бабушка говорила: «Это привычка безвольных людей. Надо вырабатывать характер».
– Первый раз прощается! – прыгала на одной ножке Танька.
Бабушка так не считала. «С первого раза всё и начинается. Посеешь поступок – пожнёшь привычку. Посеешь привычку – пожнёшь характер. Посеешь характер – пожнёшь судьбу». И заставляла Таньку делать то, что ей не нравится – вырабатывать характер. Например, ходить по улице и всех спрашивать, который час. Или в магазине пробивать в кассе.
…А вот это дядя Серёжа, угадывала Танька. Он в упор не видит девочка, и пока мама торопливо одевает и спроваживает её на улицу – сердито барабанит пальцами по столу и деловито посматривает на настенные часы.
А это гадкий дядя Слава. Во время застолья он сажает Таньку на колени и запускает обе громадные руки ей в трусики: под скатертью не видно. Танька ёжится, хныкает, вертится ужом и пытается соскользнуть. Но дядя Слава подбрасывает её под мышки, возвращает на место и ещё крепче и ласковее зажимает её коленями. Таньке что-то подсказывает: ни в коем случае нельзя об этом говорить маме.
Сейчас у Таньки у самой есть маленькая дочка Лапка. Ей четыре года, и они условились не иметь друг от друга даже самого маленького секретика. Вечером Танька честно рассказывает, как прошёл день в поисках работы. С работой в маленьком городе худо, потому что работодателям не нужна одинокая мама с дитём. А Лапка, в свою очередь, лепечет про садик, про стишок, про песочницу, про маленькую драчку из-за куклы. Про то, что она вырастет и женится на новеньком мальчике из группы…
Лапка тоже рисует не домики и цветочки, а волков. И тоже, когда стесняется, заворачивает винтом ножку вокруг ножки.
***
По телевизору фифа хвасталась своим дворцом. Зала величиной с футбольное поле, это для сумочек: красных и синих, чёрных и белых, блестящих и матовых, мягких и твёрдых, летних и зимних, выходных и будничных, кожаных и меховых, больших как баулы и маленьких как бумажники…
Вот ещё более огромная зала для туфель, все полки уставлены. Видите «лодочки», они из крокодиловой кожи… Больше половины остались ненадёванными, придётся выбрасывать: вышли из моды.
А в этой зале собраны магнитики со всего света – слабость хозяйки… А здесь косметика для ухода: взгляните, какие сияющие, нежные руки.
На Тётикатины руки смотреть страшно: кожа иссушённая, потрескавшаяся, вены повылазили… Всю жизнь работала на кирпичном заводе, садчиком (садила брикеты в печь). Тётя Катя критически, по-женски взглянула на фифу. Если той сдуть губки, грудь и задницу, отлепить ресницы и накладные волосы – останется пшик. Два килограмма штукатурки.
Эх, видели бы вы Катюшу тридцать лет назад. Фигура – ни один мужик взглядом не пропустит. Белая без пудры, алая как зорька без румян, золотоволосая без краски из коробочки. Гребни в волосах трещали и ломались – во какие волосы! Один всё её гриву сквозь пальцы пропускал: Лорелеей называл.
