– Нет.
Рейн грустно и слегка обиженно покачал головой, и мне стало неловко. В своей грустной злобе, я часто говорил колкости, многие из которых приходились на бедного Рейна. В последнее время мы мало виделись, и я совсем ничего не знаю про Ют.
– Нет, я не такой, чтоб скрываться от своей половины, но вот отец её нравов иных. Он примет любой выбор своей дочери, только не метисов. Так что перед нашим с Ют бракосочетанием, дабы сохранить мое происхождение в секрете, я совершу тотальное купирование, что от кинокефальных ушей моих не останется почти ничего.
«Неужели, чтоб существовать в обществе, теперь не только носят отвратительные цилиндры, но и ложатся под нож? Безумие, Рейн, какое безумие!»
Я не выдержал.
– И когда же в людях исчезнет эта предосудительность и отсылка к звериному? – по хребту прошел нервный озноб. Рука моя с размаху швырнула опустошенный сосуд навстречу полу, разметав повсюду осколки. В чувство меня привёл тихий голос Рейна.
– Никогда, Бони. И битое стекло тому не поможет.
Пар я выпустил, впустив стыд, но ненадолго. Я ещё не совсем остыл.
– А дети? Что будет, если гены проявят себя в следующем поколении?
Рейн бросил на меня преисполненный печали взгляд.
– Ты знаешь, сколько в Киммерии осталось кинокефалов?
– Снова ты разделяешь! – нервно воскликнул я. – Понятия не имею, переписью не интересовался.
– Ладно, сколько в Киммерии людей с пёсьими головами?
– Ррейн! Это уже слишком! – я приподнялся, челюсть моя непроизвольно щелкнула.
– А как мне тогда выразить? Если ты не воспринимаешь ни первое, ни второе определения! – развел тот руками. – Бони, слушай… а сколько кинокефалов осталось здесь, в родном Штрумфе?
– Рейн, что за чушь! Ну мы с тобой и…
– И?
Я лихорадочно постарался вспомнить семьи, крепко дружные с моей. В детстве их было столько… Но в юношеском возрасте отношения сошли на нет, я окончательно прекратил связь с отцом, и тогда же появилась теория Петрова.
– Кляйны, – вспомнилось, наконец, – фрау Эрна и герр Адалард?
– Они уехали лет десять назад.
– Фрау Корина?
– Она вышла замуж за человека и родила девочку, лишенную кинокефальных признаков. Как ты помнишь, фрау Корина была метисом.
– Была?
– Она умерла при родах, оставив после себя чистое человеческое дитя.
– Откуда, – рык застрял в горле, смешавшись с кашлем, – откуда тебе всё это известно?
– Я наводил справки.
– Но зачем?
– Бони, из кинокефалов в Штрумфе остался только ты.
– Что?
Мне захотелось присесть, но тут понял, что уже утопаю в кресле.
– Я не в счёт, так как не чистый кинокефал, а помесь. Тем более, скрываю своё происхождение, в документах у меня нет буквы «К». У моих детей тоже не будет этой буквы, и не потому, что они предпочтут таиться, а потому что у них не будет никаких атавизмов вообще.
– Почемухрр… с чего такая уверенность? – кашель не отпускал.
– Потому, Бони… потому, что не увлекаешься ты современной наукой – медициной.
– И что же в этой «современной» науке нового?
– Генетика.
Вот уж удивил, читывали нечто подобное.
– Да, в газетах была публикация работ некого Корр… Коррсна.
– Корренса, – поправил Рейн, – и не только. Также работы по генетике вели Де Фриз и герр Чермак. Но это не суть. Я расскажу лишь про основной принцип, касающийся видоизменений кинокефальего рода. Бони, ты имеешь понятие, что представляет собой ген?
Понятие-то я имел, да вот до подкованного языка Рейна мне было ой как не близко.
