Тут Рейн хлопнул себя по лбу.
– Бони, да я забыл поделиться необычной новостью! Ты же знаешь мой интерес к характерам?
– Да, медицина, история и различные личности – твоё незыблемое хобби.
– Вот. В связи с этим и с тем, что в них я провел свое детство, я не пренебрегаю трактирами. Там можно встретить таких, повидавших жизнь, что хоть с печатной машинкой ходи, рассказы записывать.
Смех схватил меня повторно, но уже менее нервный.
– Ты нашел великолепного рассказчика?
– Лучше, я познакомился с кинокефалом.
– Вот, а заливал, что я – единственный! – пришло расслабление. Казалось, Рейн перечеркнёт всё вышесказанное положительной нотой, но, увы, нет.
– Это был бродяга. По его повествованию, он уже пять лет путешествует по Каллиопе в поисках собратьев, ища их по облику, но попадаются очеловеченные помеси, как я.
– Рейн, неважно как ты выглядишь, важно кто ты в душе, – теперь я взял образ ветра на себя, пытаясь очистить его Солнце от туч, но Рейн взмахом руки прервал мои порывы.
– Киммериец может возомнить себя айном, а галл, полюбив сарматское, быть сарматом в душе, то возможно, ведь человеческие признаки и предпочтения шибко не связаны с его морфологией. Но никогда обезьяна не будет человеком, несмотря на официальный (но совершенно безосновательный) даркизм родственности сих. Никогда человеку, ни помеси не стать кинокефалом, так как внутренние черты кинокефала непосредственно связаны с его внешностью, как бы парадоксально то не звучало.
– То есть, чем больше ты кинокефал снаружи, тем больше внутри? Какой явный бред!
Но Рейн вновь ошеломил, подкрепив свою новость.
– Попросту сказать так. Это, кстати, опыт твоего дорогого Петрова. Но почему-то эту теорию не афишируют, как предыдущую, возможно, потому что она доказывает обратное, не находишь?
– А тебе-то откуда известно? – прохрипел я.
– Бони, я же медик. Мне удалось заиметь пару связей в академических кругах. Надо же как-то быть в курсе событий.
После минутной обмены напитком, я шуточным тоном уточнил:
– Значит вы, герр Рейн, киммериец?
– Точно так, герр Бонифац, хотя я еще не лишен дара слышать.
Усмешка вновь осклабила мой рот.
– Значит, вы считаете наличие кинокефальных атрибутов даром?
– Именно так! Тем даром, который надо раскрыть. Бони, ты видишь, чуешь, осязаешь иначе. Твои рецепторы в миллиард раз тоньше человечьих. Мироощущение твоё куда более хрупкое, и оно не должно быть замкнутым в бытовой клетке. В противном случае ты переполнишься и станешь… Тебе целебно движение, тебе необходимо уехать!
Внутри нечто тоненько отзывалось на слова Рейна, но остатки моего трезвого ума саркастически восприняли его идею.
– И куда же, Рейн? Отправиться вслед за бродягой в поисках родичей?
– Нет, Бони, – задумчиво протянул Рейн. – Имя бродяги – Рут, и у него своя цель, а у тебя своя. Тебе бы следовало побывать там, откуда он прибыл. В место между Татом и Аем, там осколки сосредоточия кинокефальных общин.
«Осколок, осколки, всюду осколки». От горловых спазмов жаждалось взвыть.
– Я не рассказал Руту о тебе, но если б он узнал, то предложил бы то же самое.
– Получается, хочешь сбагрить меня в горры?
Горловые спазмы преобразовались в рычание.
– Какие глупости, Бони, одумайся! Ты так и не понял меня?
Пьянящее желание вцепиться ему в горло вдарило в голову похлеще вина. Я понял. Это было уже плохо, очень плохо. Прижав голову к коленям, я обхватил её руками, стараясь дышать ровно и глубоко. Рейн в мгновение ока оценил ситуацию и замолчал. Если б не запах, я бы подумал, что Рейн испарился, до того его присутствие сделалось неслышным. Ощутив давление лишь собственных пальцев, выпрямился.
