Над ней, скрестив руки на груди и мерзотно улыбаясь, стоял Асаф.
Уперевшись в пол связанными руками, Кира неуклюже села.
– Как ты меня назвал?
– Я назвал тебя твоим именем, Ахалиль. Разве ты не узнаёшь его? – он нацепил на лицо деланно-обеспокоенное выражение.
– Меня зовут… – процедила Кира и увидела за спиной своего хозяина усердно корчащую ей испуганные рожи Афифу. Вторая соседка смотрела насмешливо и с явным интересом – чего, интересно, эта баламутка выкинет на сей раз?
Кира сглотнула:
– И в самом деле, – растянула она губы в улыбке и простодушно захлопала глазами, – припоминаю… Действительно, Махаляль…
– Ахалиль, – поправил купец и присел перед ней на корточки. – А ты не безнадёжна, хабиби. Думаю, мы столкуемся, – он потрепал её по щеке, хмыкнул и ушёл.
А Кира с остервенением потёрла замаранную его прикосновением щёку о плечо и сердито вздохнула: да, пожалуй, столковаться придётся. Куда ей деваться с подводной лодки… Поэтому давай, дорогуша, приспосабливайся – тебе, карьеристке, небось, не впервой! Выкручивайся, обводи вокруг пальца, пускай пыль в глаза, сваливай вину на ближних и – под этим прикрытием – упорно проводи свою линию: высматривай, вынюхивай и выгадывай любую возможность для побега.
Вот доберёмся до этого ихнего Исфахана, оазиса работорговли, тогда и пободаемся…
* * *
Город разлёгся на берегу залива, как вальяжный бай на кошме: большой, пёстрый, сытый и очень восточный. Белокаменные дома с плоскими крышами теснились ярусами вверх, от моря, между ними взлетали ракеты мечетей, желтел песчаник крепостных стен, казарм и тюрем, горели лазурью изразцы храмов.
Бай дремал. Его голова в чалме гигантского купола медресе упиралась в белёсое знойное небо, а ноги облизывали зеленоватые морские волны…
– Это Исфахан? – спросила Кира, и костяшки её пальцев, вроде как расслабленно лежащих на перилах борта, побелели.
– Это Джаханы, – утешил пассажирку капитан Синьбао, прищурившись против солнца на медленно приближающийся берег. – Исфахан не выходит к морю. Вам туда ещё добираться… – он в последний раз швыркнул точилом о свою кривую саблю, разложенную на коленях, и принялся полировать металл лоскутом замши.
– Значит, – Кира обернулась на капитана через плечо, – здесь ты нас покинешь?
– Да уж, – ухмыльнулся её собеседник, – посуху мой корабль ещё не научился сайгачить…
Кира снова отвернулась в сторону города. Ей стало неожиданно грустно, как при расставании с давним другом – она, правда, не знала, как это бывает, поскольку ни друзей, ни расставаний с ними у неё прежде никогда не было, но предполагала, что, наверное, именно так.
– Жаль, – произнесла она глухо, – ты был единственным в этом путешествии… человеком…
Синьбао скосил на неё чёрный глаз, ожидая продолжения. Продолжения не последовало, и он вернулся к полировке оружия.
Собственно, продолжения и не предполагалось – Кира сказала то, что хотела сказать: капитан оказался на корабле единственным, кто отнёсся к ней по-человечески. Будучи сяньцем, он, конечно, изначально не был настроен смотреть на любую женскую особь всего лишь, как на говорящую табуретку. Но для хороших, тёплых, дружеских отношений, что установились между ними, этого, конечно же, было недостаточно. Нужно было что-то ещё: например, скучая во время долгого и однообразного плавания обнаружить вдруг у одной из обитательниц «гаремной» каюты заинтересованность в его рассказах о необыкновенных, лично пережитых приключениях, а также способность очень занимательно рассказывать о своих.
