– Да перестань пальцем своим тыкать! Чего тут увидишь впотьмах? Пошли, покажешь!
– Извольте, – охотно согласился толмач и посеменил рядом, услужливо подправляя размашистый ход «доброй госпожи» касаниями под локоток. – Сюда, сюда, ага… Так… Уже недалеко, вон за тем валуном… Подождите-ка… – он остановился у зарослей ракитника и огляделся, потом посвистел, прислушался, ожидая собачьего отзыва, не дождался и нырнул в кусты.
– Ну что там? – нетерпеливо окликнула провожатого встревоженная хозяйка потеряшки.
– Ага! – отозвались из чащи. – Нашёл! Туточки он, бедняга, совсем плох…
Кира ринулась напролом, не выбирая дороги, прямо по гибким прутьям лозы.
– Сырник! Где он?
– Здеся, – сказал толмач и, поплевав на ладони, удобнее перехватив приготовленную заранее дубинку, тюкнул легковерную девицу по темечку.
* * *
Очнулась Кира от холода – её била крупная дрожь. Попыталась свернуться в клубок для согрева, подтянуть одеяло – и обнаружила, что руки-ноги не слушаются. Стянуты жёсткой верёвкой. С трудом разлепила в темноту тяжёлые веки, двинула головой и задохнулась от пронзившей череп острой боли.
Что случилось?
Она поскребла связанными руками по сырой, холодной земле. Ещё раз осторожно открыла глаза и уставилась в чёрное, звёздное небо над переплетением ветвей, беззвучно роняющих на неё осенние листья.
– Сырник… – просипела она, проговаривая своё последнее воспоминание.
Да, Сырник. Акинфий велел идти его искать. Так и было. А толмач сказал, что видел его… где-то здесь… А потом… Что было потом?
– Эй! – позвала она нерешительно. – Кто-нибудь!.. Я здесь, помогите!..
Тишина ответила ей шорохом листьев и тихим шелестом речных волн.
Кира напрягла слух, стараясь различить людские голоса, плеск вёсел, поскрипывание такелажа, шаги – хоть что-нибудь!
Нет… Не может быть…
Сжав зубы и скуля сквозь них от дёргающей боли в голове, она перевернулась набок. Отдышавшись и переждав тошноту, принялась извиваться в попытке подняться: связанные за спиной руки этому мало способствовали, обмотанный верёвками кокон из юбок сделал из её ног бесполезный русалочий хвост, а больная голова, которую хозяйка пыталась привести в вертикальное положение, изо всех сил протестовала. Кое-как, с двадцатой попытки, подняться на колени всё же удалось. Чтобы, покачиваясь в этом неустойчивом положении, с отчаянием понять, что проделанные ею титанические усилия бессмысленны: шагать смотанными коленями оказалось совершенно невозможно.
Зарычав от разочарования и злости, она вновь повалилась на землю, теперь уже животом, и, извиваясь змеёй, попробовала ползти. Тут дело пошло успешнее, если можно так сказать: со скоростью пьяной гусеницы, исцарав лицо и превратив в лохмотья платье – зато знатно согревшись – Кира просочилась сквозь ракитник и высунула голову из кущей.
Чтобы с ужасом обозреть пустынную реку.
Даже запоздалого далёкого кормового огонька не мигнуло ей из мутного речного тумана.
Девушка уронила тяжёлую голову на траву и отрубилась. Сон это был или обморок? Она так и не поняла, очнувшись уже в сером молочном рассвете, дрожа от пробирающей до костей сырости так, что зубы лязгали. Над ней сидел Сырник и уныло, с рыдающе-визгливыми интонациями выл.
– Заткнись, придурок! – прохрипела Кира, с трудом ворочая пересохшим языком. – Я ещё жива!
Немного придя в себя и сосредоточившись на ближайшей насущной задаче, жертва человеческого коварства, уже привычно подтягивая вслед за плечами затёкшее тело, поползла к такой близкой и заманчиво плещущейся воде. Опустила в неё лицо, пытаясь напиться так, чтоб не захлебнуться. Потом устало перевалилась набок… Концы её длинных волос облизывал щекотный прибой, но Кире было всё равно: холод и пульсирующая боль в голове полностью завладели её существом. Она только вяло отметила, что Сырник перестал выть, топтаться над ней, поскуливая, и вновь куда-то исчез.
