Достаточно рукам хоть чуть-чуть дрогнуть – и ты уже кандидат в покойники. Задребезжат банки-жестянки, затренькают звонки, и вслед за этим «концертом» вступят в дело пулеметы, которые свой сектор обстрела прочесывают с истинно немецким прилежанием и методичностью. И тогда от них полетят только пух и перья.
– Что будем делать, Степа? – с невольной дрожью в голосе спросил Ласкин.
– Что делать, что делать… Маму их фашистскую… Назад пути уже нет. Так что будем резать. Передай, пусть приготовятся. Режь…
Уперев локти в землю, Кучмин зажал в ладонях коварную проволоку. «Удержать, удержать во что-бы-то ни стало…» От страшного напряжения даже заломило в висках.
– Давай… – не шепнул, выдохнул он Ласкину.
Ножницы мягко щелкнули. Невесомая до этого проволока вдруг налилась тяжестью и потянула руки в стороны. Медленно, по миллиметру, Кучмин начал разводить их, постепенно опуская обрезанные концы вниз; у самой земли один конец перехватил Ласкин.
– Степа, наша взяла! – радостно прошептал Ласкин на ухо Кучмину.
– Хух… мать его… – ответил тот и облизал мгновенно пересохшие губы.
– Последний ряд остался, Степа…
– Погодь чуток… – молвил Кучмин, с трудом отрывая занемевшие руки от земли.
Его измазанные ржавчиной широкие мозолистые ладони были в крови, которая сочилась из-под ногтей…
Утро выдалось туманным, сырым. Где-то вдалеке шла гроза, и сильный ветер, прилетевший с рассветом, зло трепал верхушки деревьев, рассыпая по земле редкие дождинки.
Разведчики в основном бежали, лишь изредка – чтобы немного отдохнуть – переходя на шаг. Они хотели как можно быстрее оказаться в глубоком тылу противника, чтобы уменьшить до минимума возможность встречи с заградительными группами немецкой контрразведки.
Первый привал разведчики устроили в заброшенной мазанке, построенной во времена царя Гороха. Она притаилась в небольшой ложбинке и казалась тихим и безопасным приютом в неведомой земле, которая никогда не знала войны.
Дикий виноград оплел саманные стены мазанки густой сетью и через проломы в сгнившей соломенной крыше протянул свои гибкие плети внутрь. Позади рос старый заброшенный сад, заросший диким кустарником и высокой травой в пояс, а из дверей мазанки открывался великолепный вид на туманные луга и дальние горы, покрытые лесами.
– Кучмин, время, – посмотрел на часы Маркелов.
Степан быстро забросил антенну на дерево, настроил рацию и послал первое сообщение в разведуправление штаба фронта. Тем временем Пригода расположился на широкой лежанке и, постелив кусок чистой фланели, начал торопливо выкладывать на него из вещмешка съестные припасы. Он резал сало на порции с таким прилежанием, что даже высунул кончик языка от напряжения.
– Кое-кто в своей стихии… – Татарчук и здесь не удержался, чтобы не позубоскалить. – Где сало, там и наш Петро.
– А можэ ты нэ хочэш? Ну, то твое дило… – Пригода, который было протянул старшине его порцию, отдернул руку.
– Э-э, Петро! Ты что, шуток не понимаешь?
– От и жуй свои шуткы…
Кучмин и Ласкин, посмеиваясь над обоими, быстро работали челюстями, заканчивая завтракать. Старший лейтенант, усердно пережевывая тугое сало, уточнял на карте маршрут, сверяясь с компасом. На душе было легко и радостно – первый и, пожалуй, самый опасный этап поиска позади, на связь вышли вовремя.
Вдруг Ласкин насторожился и выскочил из мазанки. За ним поспешил и Пригода; Маркелов, старшина и Кучмин приготовили оружие.
