Читать онлайн Александр Плеханов - Китежское измерение

© Александр Плеханов, 2025

ISBN 978-5-0067-0804-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Этот мир – еще не весь мир».

Г. Майринк «Ангел Западного окна».

Старый трамвай, гремя на стыках рельс, миновал пожарную каланчу, свернул со Стромынки и медленно покатил по тихой зеленой улице. Справа, в обрамлении густой зелени, промелькнули строгие белые корпуса Остроумовской больницы, слева, открылась и тут же исчезла словно видение, легкая, воздушная, устремленная ввысь, церковь.

Конечная остановка. Дальше трамвай обогнет старое одноэтажное здание, бывшую ремонтную мастерскую и опять окажется в начальной точке своего маршрута.

Потапов мог сойти еще раньше, у метро, но специально проехал эту лишнюю остановку. От конечной был самый короткий путь до парка и именно туда Потапов сейчас стремился.

Сокольники… Мир его детства…

В последнее время он редко бывал здесь. Когда-то тихий и уютный, полудачный район, теперь превратился в шумный, пыльный, душный муравейник. Парк, единственное место, куда Потапов любил приходить отдохнуть и где каждая аллея и каждая лавочка напоминали ему о прошлом, стал таким же грязным и вульгарным как и все вокруг. Пустые бутылки, обрывки газет, грязь, пьяные на каждом углу, дурацкие аттракционы и люди, люди, люди…

Пытаясь скрыться от суеты, Потапов забирался все дальше и дальше, чуть ли не в Лосиный остров, но и там так же было людно и неуютно. Парк его детства, куда его совсем еще маленького водила мать, как-то быстро и незаметно умер, превратившись в суетливый, многолюдный кусок бестолковой Москвы.

Пройдя вдоль решетчатого металлического забора, которым неизвестно для чего когда-то был обнесен весь парк, он пролез в знакомую дыру. Дыру эту, сколько он помнил, несколько раз пытались заделать, но спустя некоторое время она появлялась вновь, словно символ человеческого упорства и целеустремленности.

Пройдя метров двести, Потапов наткнулся на торговый павильон: в последнее время они росли в парке как грибы после дождя.

Обычный ассортимент – пиво, водка, длинные бутылки с дешевым пойлом, выдаваемое за настоящее грузинское вино, соки, хот-доги с безвкусными сосисками и чебуреки с подозрительным мясом. Всю эту почти восточную пестроту дополняла громкая, бодренькая, глупенькая музыка.

Потапов взял бутылку «Смирновской», чебурек и пластмассовый стаканчик. Джентльменский набор, неизменный на протяжении последних пяти-шести лет.

Метрах в ста от павильона он заметил свободную лавочку. Людей поблизости, слава богу не было, а единственным соседом Потапова оказалась болезненного вида дворняжка с облезлой спиной, мелко дрожащим хвостом и грустными глазами. Несчастное животное занималось нехарактерным для собак делом – щипало траву.

«Лечится,» догадался Потапов.

Движением, доведенным до автоматизма, он аккуратно свинтил пробку со старорежимным портретом, как не раз до этого свинчивал взрыватели с мин, снарядов и бомб. Аккуратно, стараясь не пролить ни капли, он налил водку в стаканчик, и, выдержав положенную паузу, поднес его к губам. Неизвестно откуда взявшаяся парочка прошла мимо, старательно потупив глаза. Потапов опрокинул содержимое стаканчика в рот, и несколько секунд сидел неподвижно, наслаждаясь растекающимся внутри теплом.

– О-ох, – умиротворенно выдохнул он с наслаждением впиваясь зубами в горячий, брызжущий соком чебурек.

Дворняга перестала жевать траву и с испугом посмотрела на него.

– Ну что, животина, – дружелюбно сказал ей Потапов, вытаскивая из кармана мятую пачку «явы», – болеешь?

Может, это и не всегда нравилось окружающим, но Потапов никогда не мог пить один; ему необходимо было общение. Неважно с кем, главное, чтобы его слушали. Но, почему-то, единственными нормальными слушателями были лишь маленькие дети и неагрессивные животные. С ними проблем, как правило, не возникало, чего нельзя было сказать обо всех остальных вольных, а чаще невольных собеседниках Потапова. Сломанный нос и рассеченная бровь служили лишним тому подтверждением.

– На, – Потапов бросил дворняге кусок чебурека, – жрать—то, небось, хочется?

Собака испуганно обнюхала чебурек, осторожно взяла его и на всякий случай отошла подальше, словно боясь, что этот странный человек с бутылкой вдруг передумает и заберет эту диковинную еду обратно.

«Я, наверное, так же паршиво выгляжу», внезапно подумал он, «так же паршиво, как эта собака».

А ведь еще совсем недавно все было не так. Он еще достаточно отчетливо помнил себя другим. Алкоголь и безысходность еще не стерли из памяти картинки из той, предыдущей жизни, хотя с каждым днем они становились все более тусклыми, выгорая на холодном солнце пустого существования.

Думал ли старлей Потапов, что когда-нибудь, он, опустившийся и жалкий, будет сидеть в парке в обществе больной дворняги и дуть водку, словно заправский алкаш?

Как заправский алкаш он быстро захмелел и память тут же потащила его в бесконечное скитание по пыльным лабиринтам прошлого.

Он вспомнил все: и тяжесть миноискателя в руках и тревожное попискивание в наушниках, пыль, жару, разъедающий глаза пот и постоянный, въевшийся в поры души, страх. Вспомнил сухую, каменистую землю, напичканную смертью. Яркие пластиковые мины, неразорвавшиеся снаряды, радиоуправляемые фугасы и частые, вздымающиеся в белесое афганское небо, буро-черные грибы взрывов, в которых исчезали его солдаты, его друзья и он сам, рано или поздно, должен был исчезнуть точно так же, но Бог, или его антипод, сохранили его непонятно для чего. Для безрадостного, нищего конца.

Уж лучше бы лежать ему, вернее тому, что обычно остается от саперов после той самой единственной ошибки, где-нибудь под Кандагаром, под скромной пирамидкой со звездочкой, со ста граммами и с куском хлеба в головах…

Теплый июньский день, веселое, жизнерадостное щебетание птиц, густая зелень, ярко-синее небо, веселые солнечные блики не радуют его. На душе муторно и пусто.

Сегодня ему позвонил дед. Единственное родное существо оставшееся на этом свете. Такое же одинокое как и сам Потапов.

Чего он хотел? Может денег попросить? Ему, небось, ни черта в его архиве не платят. Да что Потапов может ему дать, кроме своей инвалидной пенсии? Самому жить практически не на что, наверняка у какого-нибудь бомжа с «Трех вокзалов» рацион бывает богаче, чем у бывшего офицера Советской армии Потапова. Он вспомнил офицерскую столовую в Кабуле и непроизвольно потянул чебурек в рот.

В конце аллеи показался импровизированный поезд: закамуфлированная под паровоз легковушка тащила за собой несколько вагончиков с радостно орущей детворой. Хмурый дядя с бутылкой водки и облезлая собака, к явному неудовольствию родителей, вызвали у детишек неподдельный интерес.

Парк он покинул также через дыру в заборе, только на противоположном его конце. Когда-то через эту дыру он ходил с ребятами на каток к бездействующему зимой фонтану, через неё же, став чуть постарше, он попадал на дискотеки, а однажды спасался бегством после разгромной драки с «преображенской» шпаной.

Пройдя вдоль бесконечного забора он пересек вечно оживленный Сокольнический вал и, спустя минуту, оказался в своем дворе. Серый угол дедовской пятиэтажки молчаливо приветствовал его.

Двор изменился и, конечно же, в худшую сторону.

Теперь он был пустынным и радостный детский гомон не населял его как раньше. Несколько убогих лавочек вокруг покосившегося мухомористого грибка, вычерпанная до дна песочница и кастрированные качели.

Много лет назад, жилец из второго подъезда Петухов, как-то ночью, по-воровски, спилил качели. Сделал он это, как выяснилось, из благих побуждений, опасаясь за жизнь своего сына. Петухов-младший, приводя весь двор в ужас, норовил на этих самых качелях сделать «свечку»: лавры доблестных советских космонавтов, по-видимому, не давали ему покоя. Скорее всего, своего он рано или поздно добился бы, но партизанская выходка его папы, вышедшего в ночное с ножовкой по металлу, помешала осуществлению героической мечты.

Сына Петухов спас, но сам, как злостный хулиган, сел на полтора года.

В подъезде все так же пахло чем-то кислым, а под лестницей, где в свое время Потапов познакомился с табаком и алкоголем и чуть было не познакомился со всем остальным, жалостливо попискивали котята. Привычные запахи, привычные звуки, привычные одиннадцать ступенек до обитой коричневым дерматином двери…

– Ты чего так долго? – вместо приветствия недовольно спросил дед, – опять пил?!

– Чуть-чуть.

– Ничего себе чуть-чуть, – дед подозрительно засопел, принюхиваясь, – разит за километр.

Старая, родная квартира. Здесь Потапов родился и вырос. Он знает эту квартиру, все ее особенности, ее характер и ее тайны. Все так же слезливо сочится кран в ванной и хлопает от сквозняка расшатанная форточка, которую, почему-то, никто никогда не пытался укротить. Знакомо поскрипывает паркет при входе в спальню, помнящий самые первые шаги маленького Потапова. Трещина в оконном стекле, напоминание о чьих-то детских шалостях, неумело залеплена синей изолентой, а в коридоре все тот же неуловимо-стойкий запах гуталина. Дед терпеть не мог грязную, нечищеную обувь и всячески прививал эту нелюбовь Потапову. Увы, пыль афганских дорог намертво въедалась в кирзу, сколько ее не чисть…

Потапов прошел на кухню, выставил бутылку на стол и уселся на жалобно скрипнувшую табуретку. Заныла старая рана под коленкой.

– Ты вот чего, – дед решительно указал на бутылку, – эту штуку убирай.

Разговор у меня к тебе.

– Нога болит, – скривился Потапов, – только так и спасаюсь.

– Знаю я тебя, – буркнул дед уже не так строго, – то нога, то еще что нибудь.

– Да, правда, ты же знаешь.

Конечно же, дед все знал и помнил.

Ташкентский госпиталь, под завязку забитый раненными; кто без рук, кто без ног и, среди них, его единственный внук Андрюша, в бинтах, в гипсе, на костылях, но слава богу, живой. После внезапной смерти дочери, матери Потапова, внук стал для деда чем-то гораздо большим, чем просто родным человеком. И, едва узнав о его ранении, дед бросил все свои дела и через всю страну кинулся к нему в Ташкент. В госпитале он находился с ним до последнего дня, до комиссования.

– Ты сам-то будешь?

– Нельзя мне, – хмуро покосился на бутылку дед.

– Почему? С каких это пор?

– «Скорую» вчера вызывал. Сердце что-то прихватывать стало.

– Да ты что?! – Потапов испуганно уставился на деда, – чего же ты сразу не сказал?!

– Да чего говорить, ведь не помер же, – дед поспешил сменить эту, неприятную ему тему. – Ты то как? Все так же?

– Все так же, – мрачно кивнул Потапов.

– И никаких перспектив?

– Откуда же им взяться?!

Перспектив действительно не было. Кому нужен отставной сапер-полуинвалид?! Даже грузчиком устроиться и то проблема.

– Эх, Андрюша, Андрюша, – покачал головой дед, – плохо это.

И неожиданно добавил:

– А я, наверное, помру скоро.

– Да что ты, в самом деле?! – Потапов даже вскочил с табуретки, – и так хреново, и ты еще…

– Сядь! – резко сказал дед.

Потапов растерянно повиновался.

– Сядь, не скачи, – дед тяжело вздохнул.

Потапов нервно поковырял ногтем дырку в старой, целлофановой скатерти.

– Пропадаешь ты, Андрюша, – глядя куда-то в пол грустно проговорил дед, – зазря пропадаешь.

– Да ничего я не пропадаю, – попытался возразить Потапов, но дед лишь устало махнул рукой

– Короче, разговор у меня к тебе есть. Серьезный разговор.