Во-вторых, командовал этой обороной некто полковник Гришин, офицер еще царской армии. А после того, как Сысою в бинокль удалось-таки рассмотреть своего противника, кровь закипела в жилах: это был тот самый кадет, из-за которого он в юности чуть не разбился о воду при прыжке с утеса.
В-третьих, это – Дашка. И тут Сысой ничего не мог с собой поделать: к этой девке его просто тянуло как магнитом ежедневно, ежечасно, ежеминутно… И плевать ему хотелось на то, что кто-то приказывает воевать, на то, что отец ее каждый раз вставал на пути. И Сысой зло шептал. – Ну, дак яму жа и хужа! Неча было моих матку с батькой со свету сживать! Пушшай, топерча евоная дефькя кункой своёй рашшитыватси!
Поэтому с садистским удовольствием бил нещадно отца Дарьи. Да и ее саму, чувствуя, что для достижения нужного удовольствия с каждым разом все больше и больше именно этого ему и не хватает. Дарья пряталась от него, сбегала из дома, даже искала убежища у Фрола – ничего не помогало: Сысой как собака по запаху находил ее везде, избивал всех, кто становился у него на пути и снова добивался своего.
Даже Фрол не помог: Сысой без разговора вытащил маузер и изрешетил его насквозь, а потом со звериным удовольствием насиловал Дашку там, где нашел… Но и этого было мало: став фактически хозяином Верхотурья, он напивался и шел к знакомым шлюхам, где и проводил остатки ночи.
Тем временем его противник, полковник Гришин прекрасно понимал, что через день-другой боеприпасы и продукты могут закончиться, и тогда… – А тут еще Агата!
Уже несколько дней он пытался попасть к ней в келью: и стучал, и караулил – все бесполезно! И лишь сегодня, когда он шел к настоятелю с докладом, к своему удивлению и радости увидел Агату.
– Господин полковник, прошу познакомиться: Агата Михайлова – послушница Покровского женского монастыря.
– П-полковник Гришин… – Гришин растерялся: после того, как он смирился с тем, что их встреча была просто сон, галлюцинация, Агата вновь появилась из ниоткуда. На всякий случай он решил начать с официального тона, но не смог – так велика была радость. – Но мы с Агатой… давно знакомы: она – сестра моей жены… Вы позволите мне поговорить с ней?
Агата, проведшая все эти дни в двадцатиоднодневном голодании и молитвах о прощении, которые сама себе назначила в наказание за грех, который совершила, теперь уже просто соблюдала пост, была бледна и слаба, но все же не удержалась от радости и улыбнулась любимому.
Словно кто-то там, наверху зажег в груди исстрадавшегося от угрызений совести Гришина спасительный огонек надежды: он теперь сам себя считал виновным в том, что произошло, переживая за нее, за жену, за детей… В голове его все перепуталось так сильно, не позволяя отличить правду от вымысла, и только улыбка Агаты разрешила все его сомнения. – Да, было! Но, прощен ли?
– Сударыня… – тон, с которым обратился к ней Гришин, взывал. – Я виноват, прости, любимая! Прости… Я и не знал, насколько сильно тебя люблю! Сам люблю…
Но что же скажут ему эти печальные синие глаза, в которые хочется до самой смерти смотреть и смотреть? И невозможно насмотреться… Но дело, есть дело. – Вы говорили, что пришли из Покровского женского монастыря. Возможно ли это? Ведь женский монастырь сожжен красными, а мужской – в осаде? Так как же вы прошли? Как смогли вас пропустить мои дозоры? Кто пропустил?
И Агата, и настоятель моментально поняли то, о чем печется полковник:если простая монашка смогла пойти через поставленные дозоры, то красные тем более пройдут! И Агата посмотрела настоятелю прямо в глаза, спрашивая. – Как мне быть? Если скажу правду – нарушу обет молчания, если не скажу правды – он может погубить ни в чем не повинного человека! Так как же быть? Рассказать?
