Терентий взял листок, сложенный пополам и смятый рукой Дарьи.
– Не моку разобрать… – Терентий щурился и злился: как следует он так и не научился читать и писать. И все-таки он не мог себе позволить так опростоволоситься перед какой-то «дефькой». А потому начал читать по слогам то, что было написано крупным шрифтом. – Крас-но-гвар-де-ец Ко-ло-бов Се-мен… Слышь, Семкой, стал быть еко звали… И меня Семкой мамка звала. До монашества…
– Ну вот. Ишь как хорошо-то: даже имя сошлося! – обрадовалась Дарья – Вот и буш снова Семкой! Собирайси… Да не забудь ту бумагу-то! Она тобе ишшо пригодится… Вставай!
– Чо-то я и встать-то не моку… Никак мене не обойтися без твоёй помошши! – Терентий чувствовал, что сейчас произошло нечто очень важное для него самого: где-то подспудно он почувствовал, что монах Терентий становился прежним Семкой. И еще что-то: это было вовсе не связано с его спасением. На душе стало необычайно легко и весело. Такого с ним еще никогда не происходило. Неожиданно ощутив нежную девичью руку, жгуче обдало его ранее неизведанным чувством необычайной притягательности женского тела. Рот сам собой растянулся в довольной улыбке, несмотря на слабость и боль во всем теле.
Дарье тоже понравилась его улыбка, но, неожиданно пришедшую симпатию к монаху, тут же скрыла, зато приобрела хорошее настроение. – Куды ж мене его отвести? В сторожку? Нет, туды низзя – отец закрыл ее на замок. Домой? Уж больно далеко ташшить… А придетси! Там и подстригу… А чо отец скажет? А ни чо не скажет: про то, што ен монах молчать буду! Потихоньку дойдем по темноте: глядишь, никто и не узнат…
Она подхватила Терентия за пояс, а руку закинула себе на плечи, будто несла воду на коромысле с ведрами, и шагнула вперед. Однако, уже очень скоро поняла: ему нужен или костыль или палка. Без этого они не пройдут даже нескольких шагов. Скоро такая палка нашлась, и Дарья со своим спутником направились к лодке, на которой и переправлялась утром.
В дверь своего дома она постучалась темной ночью, когда все соседи уже спали.
– Дашка, енто ты? – услышала путешественница родной голос отца, пытаясь понять по его интонации, в каком настроении тот находится. В голосе отца явно слышалась тревога. – Иде тебя черт носит? Тута тобе усе обыскалися…
– Открывай, батюшка скорей: со мной гость! – Дарья сама удивлялась себе: еще утром, встав ни свет, ни заря, обреченно ожидая большого позора, решила умереть, после того как поговорит с Сысоем, к концу дня стала совсем другой – решительной, сильной и спасающей раненного монаха. И такая себе даже нравилась! И все-таки последние слова отца задели за живое.
– Кто? – по больному резанула приятно мысль. И легко закружилась голова. – Неужто Сысой? Одумалси, паразит. Значит, все-таки любит!.
– Как кто? Подружка твоя, Варька. – отец все еще пытался разглядеть гостя и не заметил, как покраснела дочь – будто кто-то невидимый вылил на нее ушат холодной воды, вернув ироничное настроение. – Ага, дождесси! Бут тобе Сысой вертатьси, как бы не так!
– Ну, и чо ей надоть? – жестко по-мужски произнесла искательница приключений: сейчас она сознательно мстила всем мужикам за то, что один из них так подло предал ее. Но другая мысль заставила ее замереть. – Варька! А чо, ежели Сысой решил передать чо-то с ей? Могет, ен передумал и ишшет ее? И с тревогой и надеждой стала ждать ответа отца.
