Гейдж сидел на высоком стульчике, ел шоколадные хлопья в виде крошечных медвежат, украшал ими стол и размазывал их себе по волосам.
Рэйчел вышла из кухни с яичницей и чашкой кофе.
– Что тебя так рассмешило? Ты смеялся как ненормальный. Я даже слегка испугалась.
Луис открыл рот, совершенно не представляя, что ответить, но потом вспомнил один анекдот, недавно услышанный в магазине. Анекдот про еврея-портного, который купил попугая, умевшего говорить всего одну фразу: «Ариэль Шарон дрочит».
Когда он закончил, Рэйчел тоже смеялась. Смеялся и Гейдж.
Отлично. Наш герой позаботился обо всех уликах, как то: грязная простыня и безумный смех в ванной. А сейчас наш герой будет читать утреннюю газету – или просто смотреть в нее с умным видом, – чтобы закрепить это утро печатью нормальности.
С этими мыслями Луис развернул газету.
Да, именно так и надо справляться, подумал он с несказанным облегчением. Выведем камень из почек и благополучно об этом забудем… и вспомним разве что ночью в лесу у костра, когда воет ветер, а вы с друзьями сидите, глядите на пламя, и разговор вдруг заходит о необъяснимых явлениях. Потому что ночью в лесу у костра, когда воет ветер, всем словам грош цена.
Он съел яичницу. Поцеловал Рэйчел и Гейджа. На белый квадратный бак для грязного белья у подножия желоба он взглянул только мельком, когда уже выходил. Все было нормально. Утро вновь выдалось просто чудесным. Лето на прощание расстаралось вовсю, и все было нормально. Выезжая из гаража, Луис посмотрел на тропинку, но и там тоже все было нормально. Он даже бровью не повел. Кажется, камень вышел из почек.
Все было нормально, пока Луис не отъехал от дома миль на десять, а потом его так затрясло, что он был вынужден свернуть с дороги на пустую по случаю утреннего затишья стоянку у китайского ресторанчика неподалеку от окружной больницы Восточного Мэна… куда вчера увезли тело Паскоу. В смысле, в морг при больнице, а не в ресторанчик. Вику Паскоу больше не доведется отведать здесь порцию му-гу-гай-пана, ха-ха.
Дрожь сотрясала его, рвала на части, делала с ним что хотела. Луис ощущал себя абсолютно беспомощным. Ему было страшно – его ужасало не сверхъестественное, в этот ясный солнечный день ни о чем таком даже не думалось, – но ему было страшно от мысли, что он, возможно, сходит с ума. В голову словно вкручивалась спираль из невидимой тонкой проволоки.
– Хватит, – сказал он вслух. – Больше не надо.
Он включил радио и попал на Джоан Баэз, певшую об алмазах и ржавчине. Ее мелодичный, чистый голос успокоил его, и когда песня закончилась, Луис смог ехать дальше.
Приехав в клинику, он поздоровался с Чарлтон и сразу помчался в туалет, в полной уверенности, что выглядит совершенно ужасно. Но нет. Под глазами виднелись легкие синяки, однако их не заметила даже Рэйчел. Он плеснул в лицо холодной водой, вытерся, причесался и пошел к себе в кабинет.
Там сидели Стив Мастертон и врач-индиец Суррендра Харду, пили кофе и разбирали медицинские карты «передового отряда».
– Доброе утро, Лу, – поприветствовал его Стив.
– Доброе утро.
– Будем надеяться, что оно будет добрым, а не таким, как вчера, – сказал Харду.
– Да уж, вы пропустили все веселье.
– Суррендра ночью и сам изрядно повеселился, – усмехнулся Мастертон. – Расскажи ему, Суррендра.
Харду протер очки и улыбнулся.
– Примерно в час ночи двое парней притащили свою подружку. Она была пьяная вдрызг, они отмечали начало учебного года. Она где-то порезала бедро, причем очень сильно. Я сказал: чтобы не было шрама, надо зашить. «Шейте», – сказала она, и я наклонился вот так… – Харду продемонстрировал, как это было, склонившись над воображаемым бедром. Луис тоже заулыбался, уже понимая, к чему все идет. – И пока я накладывал швы, ее стошнило прямо мне на голову.
