Она больше не просила меня порепетировать, а сценарий исчез из нашей комнаты.
В вечер спектакля Роза сказала, что ей нужно к Дорис Мотосима, распланировать сбор средств для школьного клуба по интересам.
Я не могла усидеть на месте и повела Расти прогуляться до самой школы. Наш актовый зал был без окон, поэтому я прокралась в вестибюль, но одна из билетерш, старшеклассница, вроде Розы, остановила меня и сказала, что с собаками нельзя. Я все-таки схватила программку и, выйдя на улицу, прочла, что Мэри играет Салли Фэйрклот, а Роза – официантку. Привязав Расти к дереву рядом с актовым залом, я вернулась в вестибюль.
– По-моему, здесь ошибка, – сказала я билетеру, который, как мне помнилось, пел в школьном хоре. – Моя сестра играет Мэри, а не официантку.
Парень только плечами пожал. Для него это был пустяк, не стоило разговору. Убедившись, что толку от него нет, я заняла место в заднем ряду. Зал был заполнен наполовину, в основном родителями среднего возраста. Сначала шла еще одна одноактная пьеса; актеры играли истово и слащаво.
А затем началось “Одно яйцо”. Роза вышла на сцену официанткой в простом бледно-голубом платье, какое увидишь на работнице любой забегаловки. Но в облике Розиной героини это была единственная деталь, указывающая, что перед вами обслуга. На ней были блестящие черные лодочки – собственно, ее лучшие туфли, – а волосы старательно завиты и схвачены на макушке большим ярко-синим бантом. Губы она подмазала яркой помадой любимого своего оттенка “царственный красный”. Нарепетировавшись с Розой, я знала: официантка относится к тем работникам сферы обслуживания, что способны разъярить человека и довести его до безумия. Однако в сценической версии Розы она представала сиреной, которая дразнила, заманивала и увлекала посетителя-мужчину: “нет, сэр, да, сэр,” – и затмевала собой Мэри в исполнении Салли Фэйрклот.
Той ночью, когда Роза забралась под одеяло, на губах ее еще оставалась помада.
– Как все прошло? – спросила я, не подняв головы с подушки, но глядя на нее настороженно и пытливо.
– Я видела тебя там сзади, – сказала она. – Не следовало тебе приходить.
– Ну, в любом случае, у официантки роль интересней, – сказала я, и саму себя почти убедив в этом.
Розе не было нужды тратить слова и рассказывать, что роль у нее отняли из-за того, что кто-то пожаловался. К этому времени мы уже знали, какое место отведено нам в этом мире. Мы знали, что, если обсуждать отношение к нам, это придаст ему силы и действенности. Нет, мы предпочитали молча отпускать боль, позволяя ей воспарять незримым воздушным шаром, незримым, но чувствительно бьющим по лбам и плечам, когда мы выходили за границы предписанного.
Окончив среднюю школу, Роза устроилась на тот же плодоовощной рынок, которым управлял папа, печатала на машинке заказы продуктовых магазинов. Папа уезжал на рассвете, чтобы принять ящики с овощами, которые доставляли пикапы, фургоны и длиннющие грузовики. Роза отбывала на работу “красным трамваем” попозже, в более приемлемое время, около восьми.
И я, выпустившись из школы и приступив к занятиям в городском колледже Лос-Анджелеса, иногда ездила в центр вместе с Розой. Радовалась тому, что сижу рядом, и старалась держать ноги скрещенными в лодыжках под стать ей. Однако, когда мы подъезжали к остановке метро на Хилл-стрит, замечала, что колени мои разъехались в стороны, а юбка распластана почти что на все сиденье.
