– Здрасте, – выдавил он. – Вам… звонила мама?
Кротов смерил его пронзительным взглядом, и Дмитрий призвал все свое самообладание, чтобы держаться спокойно. Вид у Михаила Викторовича был такой, словно перед ним ползла полудохлая крыса, выбравшаяся из канализационного стока – грязная и гадкая, источавшая непереносимую вонь.
– Идем, – коротко бросил он, зашагав в сторону подсобного помещения, где у него был оборудован крошечный кабинет.
– Чаю не предлагаю, – предупредил Михаил Викторович, усаживаясь в кресло. – Надеюсь, ты не обидишься.
Дмитрий покачал головой. Единственный стул в помещении был завален коробками с канцелярскими товарами, и он остался стоять, отчего почувствовал себя унизительно. Прямой отказ в чае (в котором, признаться, Свободин и не нуждался) лишь добавил масла в огонь.
«Скорее бы дал денег, и я свалю отсюда», – гулко стучало в мозгу.
Некоторое время они просто молча разглядывали друг друга, затем отчим нарушил паузу:
– Да, мама звонила. Сказала, у тебя какие-то проблемы и нужны деньги.
– Бабушка умерла, – глухо произнес Дмитрий.
На гладко выбритом лице Михаила Викторовича не дрогнул ни один мускул.
– Что ж, земля пухом, – обронил он, словно речь шла о погоде. – Я тут при чем?
– На похороны… нужны деньги.
Слова давались Дмитрию тяжело, он словно выплевывал толченое стекло, которым была забита его глотка.
– Но это ведь твоя бабушка, – напомнил Кротов, как будто этот факт мог быть оспорен или подвергнут сомнению. – Это твои проблемы, парень. Сначала ты хватаешься за вилку, швыряешь мне в лицо деньги, а теперь приходишь их просить! Где последовательность в действиях? Или ты вообще себя не уважаешь?
Дмитрий стиснул зубы, его лицо пошло красными пятнами.
– Если ты решил проявить принципиальность, зачем пришел? – прямо спросил Михаил Викторович. – Значит, когда тебя припрет, ты готов унижаться?
– Я верну вам деньги… Мне нужно в долг тысяч пятьдесят…
– Ты ушел из дома, – продолжал отчим, будто не слыша пасынка. – Хлопнул дверью, послал меня на три буквы. Жил у бабушки, и, судя по всему, хорошо жил. Теперь она умерла, и ее надо хоронить. Чьи это проблемы? Твои, парень. Не мои.
– Вы дадите денег?
– Я деловой человек и не разбрасываюсь ими, – счел своим долгом напомнить Кротов. – Отдать их тебе означало бы выкинуть их в мусорку. Знаешь почему? Я не даю в долг неудачникам. Именно им ты и являешься, парень. Никто, кроме меня, тебе правду не скажет.
Пальцы Дмитрия сжались в кулаки, но отчим не обратил на это внимания. Или сделал вид, что не заметил.
– У меня твердое правило. Можно сказать, даже девиз, который звучит так: «Никто, кроме тебя», – вещал он, откинувшись на кресле. – Я начал работать в двенадцать лет и знаю цену хлебу. В четырнадцать я помогал отцу в автосервисе, а летом мы с ним строили бани. А ты в эти годы из «ютьюба» не вылезал, ролики всякие дурацкие лайкал. И все потому, что ты по жизни бестолковый лентяй, у тебя нет цели в жизни. И все об этом знают. Понимаешь, в этой жизни или ты, или тебя. Чувствуешь разницу? Надо уметь крутиться, уметь подавлять людей, делать бабки, а ты слюни пускал и уроки зубрил. Мало тебя в школе мутузили. Крепче бы били, может, человеком стал бы. Научился бы бабло поднимать… А так…
Он вздохнул и закончил:
– Шлангом был, шлангом и остался. И смена фамилии тут не поможет. Говно даже в золотом горшке останется говном. Так что разговор закончен, свободен. Как говорится, Свободин свободен.
