Все же я попыталась. Изучила все от и до, но ни то что клочка бумаги, так любимого почему-то авторами детективов, ни даже соринки. Приятно пахло лавандой, а окно было наглухо заделано на зиму. Я подергала створки — нет, их не открывали уже давно, а что дверь? Запирается изнутри, не взломана, не отремонтирована… у воспитанниц, наверное, нет такой роскоши, как приватность. У них все на виду.
Я разобрала вещи, отметив в процессе, что откуда-то все-таки сильно дует. Облизав палец, я поползала по комнате, нашла в углу окна щель. Во Вдовьем флигеле было намного теплее, чем в академии в целом, но ночью, когда температура упадет, а топить перестанут, комнату выстудит в два счета, поэтому я, ничтоже сумняшеся, взяла из прибора на столе перочинный ножик, надрезала одно одеяло, вытащила оттуда вату и плотно заделала щель.
За этим занятием меня застала горничная, принесшая еду и настойку в темном бутыльке.
— Доктор велел выпить сегодня и завтра с утра, Софья Ильинична, перед трапезой вашей, — передала мне она инструкцию. — Я зайду еще, если чего надобно, скажите.
— Нет, спасибо, я лягу пораньше, — простонала я, изображая крайнюю немощь. Настойка? Не от нее ли умерла Наталья Калинина? — Постой. Скажи, а Наталья Филипповна…
Горничная вздохнула.
— Да хранит Владыка душу ее! — горько сказала она. — Незадолго до смерти простыла. Но настойка ей помогла и вам поможет.
— Ты перед смертью ее видела?
— Владыка! — перепугалась горничная, скрестив перед собой на груди руки. — Нет, я, Софья Ильинична, вот так же ей за день до того настойку да ужин принесла, а потом я к матушке уехала, вот только ввечеру и вернулась…
Эта барышня мне оказалась бесполезна.
Обед был сытнее и явно вкуснее, чем тот, которым кормили воспитанниц: суп, жаркое из хорошего мяса и сладкий кисель. Настойку я предусмотрительно вылила в раковину в общей для классных дам туалетной комнате. Ничем подозрительным она не пахла, но я задумалась, как сохранить немного жидкости для анализа. Химия здесь уже должна быть развита в достаточной степени для того, чтобы обнаружить какие-то примеси, и я спрятала бутылочку в саквояж. Если завтра придет та же горничная, совру что-нибудь, а если другая, то может и не заметить.
Остаток времени я провела, прислушиваясь к академии и набрасывая заметки. Почерк у Софьи был чудесным, с пером она обращалась легко, только вот нудно спорила со мной насчет действующих порядков. Я напомнила ей о сделке, чтобы она не лезла мне под руку, и Софья угомонилась — возможно, начала мечтать о замужестве.
Мечтать не вредно, девочка, да…
Когда совсем стемнело и, по моим прикидкам, девочки стали готовиться ко сну, я поднялась и, потерев рукавом щеки, чтобы вызвать румянец, отправилась в дортуары. Находились они в этом же крыле, но на втором этаже, и все же нам с Софьей пришлось поплутать — она попала в академию, когда ей было тринадцать, то есть сразу надела зеленое платье, и не знала, где спят малышки. В огромной холодной, гулкой, как и все тут, неуютной спальне, где кровати, как в исправительном учреждении, составлены рядами, голова к голове, и стоит такая странная, угнетающая тишина, какой в принципе не должно быть там, где живут малолетние дети. Увидев меня, девочки повскакивали, приглаживая платьица и волосы, и я подняла вверх руки и ласково улыбнулась.
— Я ваша новая классная дама, — негромко сказала я. Повышать голос нужды просто не было — слышно было бы даже шепот. — Меня зовут Сенцова Софья Ильинична, и главное, о чем я вас попрошу: не надо меня бояться… Я вам не враг. Наоборот. Я здесь для того, чтобы заботиться о вас и защищать вас.
