Словно драный, блудливый кот воротился знойно-забойный, а может и просто помойный забулдыга Жорик, он же в прошлой жизни блистательный Джуниор, а ещё в просторечии Пушок. Где-то пропадал и потому оголодал, да ещё и волочил неважно кем подбитую ногу. Разинул слезящийся глазик на пустую детскую кроватку. Мол, друзья мои, как же долго я отсутствовал! Пацан-то наверняка успел жениться?! Комэск щедро отлил ему царской водки лазоревого разливу и собственного посолу. Но не из штанов. Для этого бросал в большую кружку с «синеглазкой» щепотку обычной человеческой соли. При помешивании выпадал осадок неистово мутной голубизны, со всеми хитроумными транквилизаторами и нейролептиками, подсыпанными сюда учёными благодетелями с верхних этажей. Нет бы, показать способ раньше! После этого отставлял в сторону свою подозрительную щепетильность вместе с оттопыренным мизинцем и спокойно выпивал дармовой яд строго до осадка, на время откладывая в сторону едва тлеющий «скунс». Жорик тоже нисколечки не дал себе засохнуть, быстро хряпнул аналогично очищенную штрафную гангрену и тут же взялся почему-то рыдать да по-другому плакать. Вряд ли всё-таки по поводу преждевременно – без него – усопшего малютки. А так, хрен его знает, может даже за помин собственной души так углубился в свои переживания. Все со всех сторон залыбились своему человечку, также подсыпая себе человеческую соль в налитую химическую синеву, размешивая её и стуча стакашками, занюхивая закусоном и закусывая занюхоном.
– Ты чего такой тощий, Жорик? Метёшь со стола как лошадь! И никаких подвижек!
– Так про меня ещё мама говорила – «синичку хоть в пшеничку»! Ничто во мне не задерживается. Пролетает насквозь, как дым, как утренний туман. Но я, видишь, не особенно переживаю. Мир не без добрых людей! Хоть гадости, но нальют обязательно! Ещё и проследят, чтоб до дна!
– Эх-х, хорошо хоть как-то жить! Особенно – ничего не делать, а потом ещё и отдохнуть. Чуток передохнуть и снова потом отдохнуть!
– Так выпьем же за хороших людей! Нас так мало осталось! Как вот этой синей соли на дне наших стаканов!
– Эх-х! Полетать бы и вправду! Но! Мы птицы гордые – не пнут – не полетим. Будем-с ждать!
– А вот доцента никто не пинал, как-то сам сподобился. За то честь ему и хвала. Аминь, чуваки!
Через минуту и повод к поминкам как-то позабылся. Ибо питие не подкачало, оправдало все надежды, действительно удалось, как ему и положено. Мама Клава наверняка смогла бы гордиться сынками оглоедами! Такой контент всему мирозданию ими вставлялся, закачаешься! Вновь обнаглевший кислотно-щелочной баланс валил всех подряд, не разбирая. Многим потешным и блаженным кузькам да таракашечкам, допившимся практически до белочки, и в самом деле наступала большая-пребольшая крышечка. Некоторые господа бомжи усугубились до совершенно ясного рассудка и полного исчезновения тремора во всех конечностях. Даже наливательные пальцы перестали дрожать. Впрочем, лишь у некоторых. У доцента с сыщиком, например.
Осклизкин прикладывался к синеглазому озверину и вовсе чисто символически, больше изображая питие, впрочем, как всегда. При этом он ещё и хмурился, явно чего-то ожидая. Причём явно не цирроза. И не нарушения баланса кислоты с щёлочью у себя самого. Ясно становилось, если и ждал, то всё-таки кого-то, с кем стрелку забил. У большинства же пациентов полуподземной лаборатории обычная интоксикационная клиника усугублялась просто невиданными темпами. Доживать настолько замечательную жизнь удавалось безумно-хорошими, как никогда ударными темпами.
