Годы промчались, как санки в овраге у крепенького кирпичного отчего дома. Они с братьями лихо съезжали с горки на Рождество и зимние каникулы. Неслись во весь опор, ветер в лицо, снежный вихрь царапал нежные щёчкки, а потом куча мала и беззаботный смех. Детство пролетело, юность пронеслась.
Сестра Калиса, в миру Клара Ростоцкая, вздохнула, заправила волосы за чёрный апостольник, выбиваются непослушные локоны, как их не зачесывай, и вышла из кельи. Время пять часов пополудни, а значит, в храме начинается вечернее богослужение. Сестра Калиса нашла глазами сестру Евдокию, её веснушки и смешные окуляры издалека видно, протиснулась сквозь тесные ряды послушниц и инокинь, встала рядом. Мать-настоятельница открыла Евангелие, прокашлялась и начала читать:
– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны чистые сердцем…
Мать-настоятельница отпила воды из кружки, в горле першило, продолжила:
– Блаженны миротворцы…
Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
На кафедру поднялся священнослужитель из соседнего мужского монастыря. Молодой послушник смиренно стоял рядом, держа наготове книгу, чаши.
– Вишь того, молодого с дурацкой прической? – зашипела в ухо Евдокия. – Ну, смотри внимательно. Лицо у него елейное.
– Мальчишку? – уточнила Калиса.
– Ага. Толкуют, что это байстрюк, младший сын князя Шумкина. Иларион.
– А чего он в послушниках? Батюшка наследства пожалел?
– Бестолковый, говорят, прогневал отца. Опозорился. Князь его с глаз долой, из сердца вон. Но денег и добра всякого монастырю отвалил, карету полдня разгружали.
– Как будто откупился, – высказала мысль вслух Калиса.
Молодой послушник смотрел смиренно, но губы поджимал упрямо. В Калисе что-то перемкнуло, она внезапно ощутила уверенность. Они ещё с ним встретятся. Как будто прабабка Агния в ухо дунула: "Берегись его!"
Монахини прослушали отрывки из Евангелия, проповедь, помазались и вышли из храма. Монастырский двор, окружённый толстыми крепостными стенами, с извилистыми, расчищенными от снега дорожками, окрасился ранним декабрьским закатом.
– Слышала новости, сестра? – спросила Евдокия, снимая запотевшие окуляры, переминаясь с ноги на ногу. Холодина, будто репетиция Крещенских морозов уже началась.
– О Царствии Небесном? – пошутила Калиса.
Клара Ростоцкая уже три года как приняла постриг, преобразилась в Калису, обжилась в монастыре, позабыв мирские тяготы. Сестра Евдокия, купеческая дочь, монастырский казначей, с весёлыми веснушками и невесёлой судьбой, больше всех ей нравилась. Бойкая, живая, кровь с молоком.
– Да ну тебя, Калиса. Вечно ты зубоскалишь. Накажет тебя Боженька. Ой, накажет, – погрозила Евдокия пальцем подруге.
Погодки, обеим по сорок трудных лет, обе женщины потеряли детей. У Калисы один сын остался, да и тот из дома ушёл, армейская служба ему приглянулась, остальные дети умерли в младенчестве, не уберегла их мать. Муж в отечественную войну под Бородино геройски голову сложил. Куда ещё ей было податься, как не в монастырь.
– Если с чистым сердцем, то и пошутить можно. Так что у тебя за новости?
