Теперь их развели по камерам. Карантинная камера Громова была на четвёртом этаже. Она была вполне новая, ухоженная. На стенах, правда, местами наляпана краска. Немного светлее или темнее, чем вся остальная.
«Замазывали малявы>39 зэков».
Не обошлось в камере без унитаза с раковиной – но проектировщик расположил унитаз снизу, а раковину прямо над ним.
«Хренов гений мысли».
Полотенце, выданное на складе, сразу полетело на пол – лучшей участи, чем подстилка под ноги оно и не заслуживает. Из окна с решёткой видны только стены да чёрные верхушки зимних сибирских деревьев.
В камере был стол, намертво прикреплённый к полу и только одни двуспальные нары, что предоставляло большие возможности. Верхние служили исключительно спальными, а нижние использовались днём вместо стула для рядом стоящего стола (табуретки, почему-то не было) и могли бы также в качестве склада для вещей, хоть их было не так много.
После своего задержания Громов позвонил Владу, объяснил ситуацию и сказал ему собрать для себя кое-какие вещи. В основном одежду тёмных цветов из натуральной ткани – в тюрьме такие ценятся выше, тапки, зубная щётка, мочалка, пара банок тушёнки и селёдки и прочая бытовая мелочь. Но даже это сейчас лежало на складе. На консервы он особенно не рассчитывал. Их, скорее всего, уже раздавили охранники. Хотя зачем это им? Вроде бы – такая мелочь. Но Громов был уверен в том, что они не столько сами голодают, сколько хотят, чтобы он голодал и жил в ещё более стеснённых условиях. Да и не всю одежду могут счесть допустимой на Карзолке. И он мог остаться только с тем, что ему дали в тюрьме.
Конечно, философия и образ жизни истинного вора, как считал Громов, подразумевает отказ в том или ином виде от вещей и благ. Но тем вор и отличается от лоха, что может обеспечить себе вполне сносное, и местами комфортное существование в любых условиях. Даже не так – скорее отказаться от чего-то, чтобы выгадать себе нечто ещё лучше. Однако в карантинном бараке Громов столкнулся со старой проблемой. Никого из заключённых нет рядом, знакомств ни с кем не заведено, подкупить охрану или ещё кого-то из работников нечем. Запугивать – авторитета не нажил. И снова он остался на том, что дают.
«Это не зона. Всё ещё не она. Пусть отпускают в свет, да поскорее».
Первое, что он решил сделать – это обеспечить себе досуг. Стукнул в кормушку и сказал коридорному (тучной бабе на вид под сорок лет), что хочет чего-нибудь почитать.
Через полчаса она принесла ему список литературы в библиотеке Карзолки. Он пробежался глазами по нему – наконец-то художественная литература для интересного чтения. И имена, вроде есть знакомые – Пушкин, Есенин. Громов остановил свой выбор на Максиме Горьком.
«Кликуха>40, может, такая? Авось про зону пишет? Хотя подобные книги здесь вряд ли водятся». Под запретом в Карзолке был стандартный тематический список: картография территории вокруг тюрьмы; книги по обучению ориентировки на местности; о выживании в дикой среде; об оружии, техниках и материалах его изготовления; самоучителя по боевым искусствам; произведения, пропагандирующие радикальные взгляды, секты, насилие, половое сношение и другие.
Книгу принесли после ужина (практически такого же безвкусного, как и на этапе, и с тем же рационом). До этого Громов просто спал или валялся на верхней койке.
«Мои университеты»
Он принялся читать её и она почти сразу ему разонравилась. Сначала парень там хочет учиться, потом работает, словно раб, на этом корабле с какими-то левыми мужиками. Да ещё и получает от этого такое удовольствие, словно выиграл в споре неделю с первосортной женщиной.
