– Бобров, ты другого места для такого дела подобрать не мог? – засмеялась Варя, – хорошо! Женимся!
Потом он спохватился, что как-то всё по-идиотски получилось. Но надо знать Варю. Она даже от кольца отказалась, сказала, что успеется. Он так его ещё и не купил. Зато сразу напросился в гости к её отцу и к Марии Сергеевне на Чистые пруды в её музейную обитель с роялем. Она тогда им даже сыграла что-то. Классная у неё бабка, мощная какая-то, породистая.
Два раза они ругались вдрызг. Из-за телевизора, который Варя хотела выбросить в окно, потому что он опять забыл купить наушники, а на самом деле не хотел. Телек, видите ли, мешал ей писать, и от спортивных каналов у неё пропадало вдохновение. В это Виктор не верил и спорил. И второй раз из-за того, что явился пьяным в три часа ночи без объяснения причин. Если в одиннадцать, она особо не злилась, то в три, просто с ума сошла. Никоноров затащил его в казино, и они там оторвались по полной. Девки какие-то ещё намешались, от него пахло дешёвыми мерзкими духами, как она кричала, и вообще несло скотством, шлюхами и так далее. Никоноров он такой. И ведь знал, чем всё кончится.
По мелочи, конечно, можно много было ещё набрать разных недомолвок, но это всё фигня. Единственное, иногда не хватало её рядом на диване, не в постели. В постели было всё путём. Ещё как путём. А вот на диване, перед её нелюбимым телеком или на каких-нибудь велосипедах летом. Она не любила просто так, надо было, если за город, то в дом-музей или дворец, ну, или на выставку. И он боялся, но иногда говорил сам себе, что ей с ним наедине может быть немного скучно. Да нет, бывали же дни, когда они прекрасно проводили время, ничего не делая. Редко, но бывали. В основном летом.
Лёня приобрёл квартиру-студию недалеко от Третьяковской галереи пару лет назад. Долго возился с ремонтом, ломал стены, менял трубы, переносил раковины, стелил паркет, додумывал освещение, и всё никак не мог закончить. Антон, зайдя внутрь, сразу отогнул простыню на диване и плюхнулся на него, вытянув больную ногу.
– Кухню ты классно придумал. Сталь, белые кирпичи, холодильник такой, будто ржавый.
Там есть что, в холодильнике?
– Ща, яичницу сделаю, – засуетился Лёня. Он встретил гостя в халате на голое тело. Антон пришёл, как и договаривались в одиннадцать, но Лёня проспал. Воскресенье, как-никак.
– Старуха дверь ни в жисть не откроет. Я, если честно, не пойму, что я должен у неё узнать. Ты сам-то знаешь? – по его голосу Лёня понял, что тот нервничает.
– Яйцо где-то спрятано, это наши с тобой бабки. Старуха не может не знать про яйцо, если даже Снегирёв, сука, всё разнюхал. Её отец лечил Перхина у себя в клинике в Петербурге. Понимаешь?
– От чего лечил?
– Да какая тебе разница? Садись за стол, всё готово.
Антон переместился и сел за стол. Лёня поставил перед ним горячую сковороду с яичницей-глазуньей.
– Вот тарелки, приборы, – Лёня положил на стол вилки, ножи и тарелки.
– Он же был психиатр, насколько я помню. Значит, Перхин, мягко выражаясь, был не совсем в себе. Так было ли яйцо-то? Я про это, – Антон любил ясность, что и говорить, – хлеб есть?
– Не ем. Апельсин могу дать.
– Ну ты весь в этом. Лишь бы не отказать. Расслабься, продавец! Можно сказать просто и ясно? Хлеба нет, Антон. Жри без хлеба три яйца. Приятного аппетита!
– Зато я нигде, мне кажется, не наврал.
Антон положил себе на тарелку яичницу.
