Иван слушал, возникало чувство, что рассказывает она не для него – для себя.
– Поначалу все хорошо… квартира, которую он щедро предложил считать своей. Тихая жизнь. Впервые никуда не надо спешить, лететь, выпрыгивая из шкуры… отдых. Я была счастлива. Даже не знаю, когда все изменилось. Просто однажды я поняла, что в этой чудесной квартире – пленница. Я не могу не то что выйти, шага сделать без его разрешения.
Она дернула за черную прядку.
– Он покупал мне одежду… белье… он говорил, что и как носить. Что есть… или не есть… он не распускал руки, во всяком случае поначалу. Но я просто поняла, что перестаю быть. Как человек, понимаешь?
– Сбежала?
– Не с первой попытки. Я ведь дура была, попыталась с ним поговорить. Ведь у нас же отношения, и надо их беречь. И мы оба – разумные люди… я тогда думала, что он человек. А он просто хорошо притворялся.
Она тихо засмеялась, и Иван осторожно коснулся смуглой руки.
– Он меня выслушал, а потом знаешь что? Запретил раскрывать рот без разрешения. Женщина должна знать свое место. Вот так.
Иллария раскачивалась, обнимая себя.
– Я попыталась скандалить… тогда он меня избил. И знаешь, он даже не был зол. Он меня учил… и потом снова и снова… ключи стал забирать. Он говорил, что любит. Приносил цветы… цветы ненавижу. И искал, что я сделала неправильно. Находил, конечно. И брал в руки шнур. Ты знаешь, что шнуром больнее, чем ремнем?
Она судорожно выдохнула.
– Он бы меня убил. Все к этому шло… и он знал… он ждал, когда я перейду границу, чтобы… а я боялась. С каждым днем все сильней. Даже когда он уходил, то… он поставил камеры, а потом просматривал. И я выбралась на балкон. Мне повезло, что он оставил балкон незакрытым. А может, он специально, рассчитывал, что я сорвусь… несчастный случай… а я к соседям перебралась. Не знаю, как я… чудом, наверное! Не помню… помню уже, как у соседей оказалась… и просилась, наврала… фантазия проснулась. Выпустили и… я бегом. Еще не зима, осень, а я в тапочках и домашнем платье. В клеточку платье… короткое… ненавижу платья.
– Все закончилось, – Иван отодвинул остывший кофе. – Машка знала?
– Да. Я… тогда я к ней пришла… другой конец города… пешком… в тапочках… и дворами. Все казалось, что он мой побег обнаружил и по следу идет. А идти некуда. Мои родители… им в отличие от Машкиных все равно. И даже если доберусь, то… он знает адрес. И денег у него хватает. Мои за деньги душу продадут, не то что меня. К подружкам? Да не было никаких подружек и… и я, наверное, инстинктивно понимала, что нельзя к прошлой своей жизни возвращаться. Найдет. Он мне как-то сказал, что если найдет, то сердце вырежет. А Машка… о ней он ничего не знал. И я вот понадеялась. А она не прогнала. Жила на съемной квартире, родители ее не хотели, чтобы Машка в общежитии… там же невесть что творится.
Она фыркнула, успокаиваясь.
– Первый месяц я боялась из комнаты высунуться. Все казалось, что он идет. Машка успокаивала. Да и сама я понимала, что найти меня сложно… как-то вот приспосабливалась. И заставляла себя… первый раз из дому выйти – почти подвиг. Но ничего, справилась потихоньку.
– Ты сильная женщина.
– Знаешь, – Иллария тряхнула головой, – сила – для женщины не комплимент. Но спасибо… я справилась. И поняла, что надо что-то делать, иначе… знаешь, немолодая… ну не старая, конечно, но и не молодая уже. Не особо красивая. С проблемами. Кому я нужна? Только если себе. Вот и пришлось себя же за волосы вытаскивать, как Мюнхгаузен…
