Естественно, фортуна ко мне, как и всегда, благоволила, поэтому тут же организовала встречу. Как только дверь открылась, и в палату вошел улыбающийся Гладышев с Сашкой на руках, у меня в груди всё оборвалось.
Задохнувшись, я с ужасом наблюдала, как бледнеет дорогое лицо, а в любимых глазах тепло и искренность сменяются маской леденящего спокойствия, от этого что-то внутри меня рассыпалось на осколочки, ибо я кожей, каждым нервом почувствовала боль Олежки, его разочарование и горечь, и так мне стало плохо, так погано, что захотелось дурниной заорать на всю больницу, но вместо этого я будто онемела, молча дрожала в объятиях другого мужчины и тонула, словно Титаник в холодном океане Гладышевских глаз, понимая, что если он сейчас закроется, навертит в своей голове и даст заднюю, я просто сойду с ума, жить не смогу. Поэтому, как только за ним и Прониным закрылась дверь, у меня началась паника, в приступе которой я едва не высказала всё, что думаю о вмешательстве Мачабели. Если бы не Сашка, мы бы наверняка поругались, но мой зайчонок и без того был напуган всем происходящим, поэтому я не могла дать волю эмоциям. Впрочем, у меня на это и сил не было, все они уходили на то, чтобы найти выход из сложившейся ситуации и не позволить Гладышеву придумать тысячу всяких «но», по которым мы не можем быть вместе.
Но как я не ломала голову, ничего на ум не приходило, время же тикало и играло против меня, ибо Гладышев все дальше и дальше, и все больше погружается в свои невеселые думы, взвешивая все «за» и «против». И я знаю наверняка, что чаша весов склоняется отнюдь не в мою пользу, а в пользу этой… «тихой гавани».
Она у него заботливая – примчалась сразу же. Почувствовала, видимо, что-то. А может, он ей позвонил? Господи, а что если у них все действительно серьезно? Что если он правда на ней женится? Что если всё сказанное мне – это просто страх, жалость и паника? Я не знаю, и это сводит с ума. Как быть, что думать?
Озаряет меня не сразу, но и это случается. Правильно говорят, всё гениальное – просто. Чтобы не накручивать, надо не позволять думать, не давать времени на размышления ни себе, ни уж тем более, Гладышеву. Хватит быть понимающей и смиренно – ждущей, хватит зарывать голову в песок и надеяться, что оно как – нибудь само наладиться. Не наладиться! Уж точно не с Гладышевым. С ним надо по-другому, иначе так можно и до скончания века прождать. Я, конечно, всё равно бы ждала, но в свете последних событий понимаю, что ожидание – самое бесполезное занятие, какое только можно придумать. Жизнь же слишком коротка и непредсказуема, чтобы растрачивать её на что-то, кроме поиска счастья.
Поэтому, преодолевая неуверенность и страх, я впервые за эти годы позвонила Олегу сама. Раньше мы общались только через личных помощников, так что сейчас для меня это было сродни чему-то интимному, словно я не номер телефона набрала, а как минимум, в трусы ему полезла. И судя по тому, что Гладышев игнорировал мой звонок, он придерживался аналогичного мнения, вот только я, как бы не было стрёмно, обидно и страшно, а пасовать не собиралась.
Нет, любимый, не в этот раз! Подожди у меня ещё, я тебе ни то, что в трусы… под кожу, в каждую мысль, в каждое мгновение твоей жизни залезу! – закипая, мысленно приговариваю я, продолжая названивать.
До Олеженьки, видимо, дошло, что отступать я не намерена, и он, наконец, ответил. На меня сразу же обрушилась волна злости и недовольства. Гладышев кипел, а я выдыхала с облегчением и радовалась, как дура. Ибо всё, что угодно только ни его леденящее спокойствие и невозмутимость. Против них я бессильна. С ревностью же хоть и страшно встречаться, поскольку Олежечка, когда ревнует – придурок ещё тот, но я лучше проглочу тонны унижений, чем проведу еще хоть день без него. Хотя когда-то, помнится, я утверждала обратное. Даже дурой себя называла. Может, и правда дура, но иначе просто не умею. Не получается, как ни стараюсь.
