Ильич пододвинул к себе мобильник, лежащий на столе. Ткнул в экран и начал зачитывать:
– Ага. Мужчина. Сорок два года. Максим Евгеньевич Кузовой. Хозяин, собственно, комнаты. Проживает с девятилетним сыном. Их бабушка живет в этой же квартире, в комнате номер семь. Когда случился разлом, сын был у нее. А вот Максим работал внутри комнаты. И не выходил оттуда до вашего прихода.
– Откуда такие сведения?
Ильич оторвался от чтения и посмотрел на меня тяжелым взглядом. В его левом глазу зародилось бледное голубоватое свечение.
Кажется, я забыл рассказать еще кое-что. Поговаривали, что псковский Упырь – тот самый, воспитавший моего дорогого начальника, – страдал редкой формой эмоционального заболевания. Среди людей она называется шизофренией, а среди нас – пограничным состоянием. Дело в том, что Упырь время от времени проваливался в Изнанку наполовину.
Если снова представить, что наш мир – это рубашка, а Изнанка – ее внутренняя сторона, то логично, что нельзя быть одновременно с той и другой стороны. Ты всегда или снаружи, или внутри. А псковский Упырь мог просачиваться сквозь реальность, как микроскопические катышки грязи просачиваются через ткань. Он оказывался снаружи и изнутри одновременно, видел оба мира, и даже – поговаривают – запросто переносил предметы туда-сюда. Его подземная обитель являлась еще и перевалочным пунктом разных магических штук. Что-то вроде магазинчика потусторонних предметов, которыми он не стеснялся торговать.
Но я отвлекся. Вернемся к Антону Ильичу. Дело в том, что Упырь, прежде чем взяться за воспитание Ильича, покусал его, инициировал, тем самым передав свой дар. Ценность это или проклятие – не нам судить. Опять же, это все слухи, я не уверен на сто процентов. Но вот во что верили все члены Клуба и видели своими глазами, так это провалы Ильича на Изнанку. Особенно часто это происходило, когда Ильич злился.
Дежурная комната наполнилась запахом свежего зимнего леса. Потянуло холодом. Поверхность стола слева от Ильича покрылась тонким слоем инея, а сквозь столешницу пробились и поползли вверх ростки кустарников. На веточках собрались горстки снега.
Изнанка преобразовывала реальность. Будто кто-то выворачивал рукав рубашки. Это меня всегда пугало – казалось, что в какой-то момент Антон Ильич не справится с собственной силой, его разорвет к чертям, а образовавшийся разрыв станет неконтролируемым, заполнит собой все вокруг, никакие иглы и отряды швей специального назначения не помогут.
– Ты не осмотрел комнату, Любимов. – сказал он. – Не убедился в отсутствии рисков. Допустил ошибку, из-за которой нам могут прилететь санкции за нарушения комплаенса. Какое первое правило АО «Росшвей»?
– Никогда не говорить об АО «Росшвей», – брякнул я, разглядывая ствол ели, упершийся в потолок.
– Совсем идиот, да? Первое правило – не подвергать опасности жизни людей! Всегда, Любимов, всегда эвакуировать их с места разлома! Сначала спасаешь людей, потом занимаешься грезами! – Ильич хлопнул по заиндевевшему столу, оставив влажный отпечаток. С ветки ели посыпались на пол тугие зеленые шишки.
Шкловский издал тихий испуганный выдох. Он подобное видел впервые.
– Там было пусто, – не отступал я. – Комнатка меньше пятнадцати квадратов, сложно спрятаться. Разве что… разве что этот ваш Максим провалился через разрыв до того, как мы вошли.
Левый глаз Антона Ильича пульсировал потусторонним холодом. Дежурка вокруг него растворилась, уступив место ночному лесу. Деревья склонились за спиной. Темное небо, густо усеянное звездами, размазалось по потолку. Снежинки таяли на полу. А из-за плотно стоящих стволов показалась размытая тень. Притаившаяся.
