Читать онлайн Надежда Нелидова - Клуб свекровей

Городские шутники называли эту дорогу «дорогой смерти». Уточним: куриной смерти. По ней птица ехала в первое и последнее путешествие в своей коротенькой куриной жизни.

Птицефабрика была огромной, корпуса не помещались на одном берегу реки и «выплёскивались» на другой. Приходилось возить птицу из откормочного цеха в убойный вкруговую, такой безостановочный конвейер куриной смерти. Птицу набивали в пластиковые ящики плотно, как чурочки, привычной твёрдой рукой. Иногда в щели просовывались крылья, лапы и головы, порой доносились истошные вскрикивания. Прохожие отводили глаза: делали вид, что не имеют к происходящему никакого отношения. Будто эти глядящие наружу круглые, вытаращенные от ужаса и детского любопытства глаза не имели ничего общего с копчёными шейками и душистым бульоном на сегодняшний ужин.

И Капа, любительница хрустящих куриных котлеток, старалась не думать. Потому что тогда хоть вегетарианкой заделывайся и в огород не выходи – её домик стоял как раз у дороги.

Очередной трактор проехал, и тут она заметила на асфальте живое белое пятно. Курица! Чудом выпала из ящика и, полузадушенная, сидела раскинув крылья посреди дороги. Несущиеся машины успевали в последний момент её огибать.

Когда Капа подбежала – та, с открытым клювом, измученная, только шире распласталась на асфальте. Капа взяла её под мышку, тяжёленькую, килограмма полтора, и пошла домой. Она не видела, что трактор впереди остановился. Тракторист выпрыгнул и медленно возвращался, цепко оглядывая обочины.

Дома Капа покрошила хлеба, но курица только жадно попила воды. Глаза у неё тут же затянулись плёнкой, она уснула, подёргивая во сне упавшей в блюдце головой – совсем как человек! Капа предусмотрительно постелила под ней газетку, но никаких клякс не образовалось – птицу перед её трансформацией в фарш и филе не кормили сутки.

Найдёныша она назвала Умницей за то, что та ходила за ней как собачка.

***

После работы (Капа трудилась нянечкой в детсаду) приобрела в супермаркете новую сковороду – нет, нет, всего лишь чтобы делать пышные омлеты. Подбирая курицу, она не руководствовалась меркантильными соображениями, но чем плохи на завтрак свежие яйца? Однако Умница упорно отказывалась производить полезный и питательный продукт, хотя и стресс был позади, и кормили её по-царски: зерном, комбикормом (куплено в зоомагазине), кашей, рублеными овощами и крапивой, это не считая обилия живых огородных насекомых.

Однажды Капа шутя выговаривала: «Лентяйка ты, хоть бы одно яичко от тебя попробовать».

– А ты, блин, пробовала каждый день рожать через попу арбуз?!

Курица заговорила! Капа потрясла головой, будто вытряхивала из ушей воду: она решила, что явно переслушала на работе сказок. Только и пролепетала:

– Но почему так грубо?

– Прости, хозяйка – накипело. Вы, люди, ноете на судьбу – а поставьте себя на наше место. И потом, Капа, не забывай: я ведь ещё цыплёнок. Не смотри, что размером с гуся – это нас в курятнике раскормили. Выбраковали нашу партию несушек, на мясо отправили – а зря. Погоди, скоро химия из меня выйдет – будешь кушать экологически чистые яички. Деточек моих кушать не зачатых, не рождённых…

Отвернула маленькую гладкую головку, сморгнула. И хотя курица характером оказалась та ещё язва, Капе стало стыдно. Ей ли не понять несчастную несостоявшуюся мать: у неё тоже не было детей. Вообще никого не было на этом свете у детдомовской Капы.

А однажды её разбудило торжествующее кудахтанье. В гнезде лежало яйцо! Золотое! Или это жёлтая солома давала отблеск?

– Золотое, золотое, – снисходительно-ворчливо подтвердила Умница. – Не какая-нибудь турецкая дешёвка – высшая проба, червонное. И впредь буду такие нести. Но не раскатывай губу, детка. Оно не целиком золотое, там напыления не больше тридцати микрон. Поскреби над бумажкой. Да не ногтем, раздавишь, а ножичком аккуратно, учи вас.

Тончайшую золотую пыль Тоня смахнула в пустую пудреницу, сунула в печурку.

– Теперь можно и омлет, – разрешила Умница. – А скорлупки мне покроши, источник кальция.

– Расскажи о себе, подружка, – как-то вечерком попросила Умница, устраиваясь на табурете у плиты – ей нравилось тепло, нравилось пушить перья и искать в них клювом воображаемых блошек.

А о чём рассказывать. О том, что в последнее время открывала утром глаза и, ещё не до конца проснувшись, – издавала безысходный не то стон, не то вой, благо никто не слышит.

Прямо перед глазами висит вырезанная из журнала картинка: красивые, лет за 70, мужчина и женщина (язык не повернётся назвать стариками) с пышными седыми волосами, не сводят друг с друга влюблённых молодых глаз, хохочут. Зубы слишком правильные и белоснежные для натуральных, румянец тоже нарисованный. Картинка называется «Хани» – по-английски медовые, сладкие.

Капе иногда хочется её сорвать, чтобы кнопки брызнули – но тогда на обоях останется квадрат, придётся переклеивать комнату. Даже вон у пенсионеров хани, а тут на носу ягодный бабий возраст, жизнь уходит, сочится как манная крупа сквозь пальцы. Да и считается ли жизнь без любви, без семьи, без ребёночка?

Хотя ведь было, было… Сейчас, с высоты прожитых лет (правильней сказать: из ямы прожитых лет, ведь человек с возрастом не поднимается, а наоборот) Капа поняла, что то была не любовь, а влюблённость, угар, кратковременное помешательство. А это совершенно разные вещи, как фальшивое золото и настоящее.

– У тебя хоть такое случилось. А у нас, у фабричных… Несём, несём людям яйца, надрываемся, можно сказать, анус рвём – и в суп. Какая чёрная неблагодарность, – закручинилась Умница.

…Капа по жизни была сова, а тут стала просыпаться на заре. Не давало уснуть ожидание большой и радостной перемены в жизни.

Она тогда работала в учреждении делопроизводительницей. Начальник провёл незнакомого мужчину по отделам: «Наш новый коммерческий директор. От него зависит, будем грызть чёрствую корочку или есть белый хлеб с маслом». «С икоркой», – оживлённо ёрзая, разнообразила меню Капина коллега за соседним столом.

Что была раньше жизнь? Сколько дней и ночей пропали в Капе безвозвратно, бездарно, пока не появился он? Псевдожизнь, псевдохлопоты. Письма, затрёпанный журнал регистраций, входящие-исходящие и бесконечные жалобы, жалобы. Люди милые, чего вам не хватает. Сами жить не умеете, а кто вам виноват?

Вот Капа, ей 28 лет и она даст вам рецепт счастья: любите! И всё? И всё, глупенькие. Вот ведь он поначалу Капу не замечал, а она летела на работу, лишь бы его увидеть. И он заметил, не мог не заметить всегда и всюду, изо всех углов устремлённый на него распахнутый восхищённый взгляд.

Привёл её в служебную квартиру. Если бы Капа про себя сочиняла роман, то начала бы так: «Она погрузилась в замужнюю жизнь вся, без остатка растворилась в ней. Ну и что, что не расписались? Её единственное предназначение: быть женой.

Не быть женой – со вздохом, как о тяжком кресте, неизбежном бремени, а быть женой! – с восторгом и наслаждением, как о вымоленной и претворённой в жизнь женской мечте».

Капа поймала себя на мысли, что торопится сменить свою фамилию на его. Окончательно слиться с ним, стать одним целым. Хотя своя-то фамилия была более звучная, интересная. Даже тайно примеряла на листках новую роспись, после рвала в мелкие клочки.

Всё закончилось скучно. То есть скучно как раз не было: открывшая дверь своим ключом маленькая худая женщина – жена, как выяснилось, кричала и даже больно дралась. А скучно в том смысле, что предсказуемо. Хоть бы в любовные треугольники жизнь для разнообразия подкидывала новые сюжеты, что ли…

Капа слышала из кухни его бормотание: «Ты сама виновата, зачем долго не приезжала? Я мужчина, а мужчины не могут долго без постели». То есть Капа была не человек, а постель, матрас с подушкой. Попользовались, засалили и брезгливо выбросили.

Она заболела, ходила зелёная, слабость, ноги дрожали. Дали больничный, потом отпуск, потом за свой счёт. Иначе бы женщины на работе, в отличие от юной фельдшерицы, быстро раскрыли глаза, что Капа беременна. И её уже толкали изнутри живые упругие пружинки, и возле пупка однажды – правда! – она увидела отпечаток крошечной пяточки. Ребёночек весело пинался три раза в день, когда хотел кушать. Через связующую ниточку он требовал свои завтраки, обеды и ужины.

Ниточка из дающей жизнь и питающей стала нитью-убийцей. Обвитие пуповиной. Потом кровотечение, операция, после которой сообщили, что о детях можно забыть. Капа опухла от рыданий как подушка. Ей перевязали грудь, но она оказалась «молочная коровушка», заливала кофточку.

Однажды всю ночь металась, сцеживалась, думала, думала… Утром вскочила и побежала в дом малютки. Именно побежала, как на пожар. Вернее, с пожара, который полыхал у неё в обугленной душе, полыхал в стенах её дома, и обжигающий жар толкал её в спину.

В тени деревьев стояли коляски, задёрнутые кружевными накидками, заливались плачем и сотрясались от пинков изнутри. Никто к ним не подходил. Разве Капа оставила бы своего ребёночка?

В коридоре пахло молоком и глажеными пелёнками – милые запахи, по которым яростно тосковала душа. Ворвалась в кабинет главврача и сбивчиво, перескакивая с одного на другое, говорила, говорила… Про погибшего ребёночка, про захлестнувший её исступленный материнский, звериный инстинкт, и беспомощно показывала тёмные сладкие расплывающиеся пятна на лифчике…

– Я заплачУ, вы не думайте, у меня на книжке накоплено, – прошептала Капа, застёгивая липкую кофточку. Она слышала, что детей можно усыновить за взятку.

Главврач сидела, постукивая карандашом и не поднимая глаз.

– Очень сочувствую. Но, милая, такие важные решения не принимаются от отчаяния, спонтанно. А самое главное, – она подняла усталые глаза, – мы специализируется на больных, так называемых алкогольных детях. Даже у тех, кто выглядит здоровыми, неизвестно какие гены.

– Пускай, даже лучше! Я ребёночку всё сердце отдам, вылечу, вот увидите!

Главврач встала и вывела Капу во двор к коляскам, которые по-прежнему заливались плачем и сотрясались от ударов. Отвела на одной тюль. На подушке лежала огромная голова с крошечным старческим личиком, она моталась и колотилась о бортики коляски.

И опустила тюль. Капа повернулась и пошла прочь как слепая.

– Охонюшки, – пригорюнилась Умница. – Планы-то не сменились, сегодня чего бы желала?

Ничего сверхъестественного. Ни блескучих бриллиантов, ни струящихся шуб, ни морей заморских, ни яхт белоснежных, ни устриц ресторанных. Любви, семьи, ребёночка, пусть даже приёмного, нынче это намного проще. Иначе зачем бог дал Капе эти русалочьи зелёные глаза, эти ласковые крупные руки, и наливную грудь, и атласную, как у всех рыжих, кожу и всё-всё остальное?

Что бы там ни трещали феминистки о женской силе, гордости, самодостаточности, а человек – существо парное. В одиноком виде – ущербный, однорукий, одноногий, однобокий: отними-ка половину – завалишься.

Бывает, видишь: бабёнка к мужичку-сморчку льнёт и цветёт, на десять метров от неё веет горделивым покоем и уверенностью. За мужа завалюсь – ничего не боюсь. Чужого не надо, но и своего не отдам. А рядом расфуфыренная, вся вылизанная-ухоженная дамочка – а глаза больные, затравленные, глаза-то не спрячешь. И мысли, несмотря на модный прикид, всё те же, простые, бабьи: о клетке, пусть золотой, но клетке.