– Судя по всему, я, в отличие от тебя, так и не вышел из дворца, – мягко сказал Карл. – Ну, может, из окна иногда выглядывал, но это не то. Я же вундеркинд был, этакий «маленький моцарт», и жизнь у меня была соответствующая, кроме музыки ничего толком не слышал, и до сих пор не слышу, и, надо думать, не услышу уже никогда. Ты вот говоришь: вышел из дворца, а там страшное – люди! А я до сих пор не знаю, что это такое – «люди». Несколько сотен человек знаю лично, и все очень разные, так что даже близкое знакомство с отдельными экземплярами не дает мне представления о том, что такое «люди» как множество.
– А когда ты просто выходишь на людную улицу, да вот хоть сюда, – я развел руки в стороны, привлекая внимание к проспекту Гедиминаса, на которой мы как раз свернули. – Или, ладно, здесь еще более-менее, а вот, скажем, на Садовое кольцо, мы же столько лет жили в Москве…
– Ну, выхожу, – флегматично согласился Карл. – И что?
– Тебя не накрывает? – я поморщился, порой отсутствие точной формулировки причиняет почти физическую боль. – Не понимаешь? Когда их так много – очень похожих, себя не помнящих, безрадостных, почти слепых, почти безъязыких, но твердо уверенных в собственной правоте – их слаженный хор, их картина мира накрывает с головой и вдруг оказывается твоей единственной реальностью, разве нет? Такая тоска, такая тяжесть, и все многообразие возможностей вдруг становится пустым обещанием…
– Пожалуй, я действительно не понимаю. Ничего меня не «накрывает». Возможно, потому, что я никогда не выхожу на людную улицу целиком. Большая часть меня в это время остается, как ты выражаешься, «во дворце» и занимается делом. И не только в это время. Вообще всегда. Целиком я, кажется, только играю.
Ну да, да. А что я, собственно, хотел услышать? И сам всегда догадывался, что единственный путь к спасению – быть при деле. Легко сказать, но непросто осуществить. Не всем так везет, как Карлу, который при деле практически с рождения, всюду таскает за собой свой невидимый, зато и неприступный волшебный дворец, как улитка – раковину. А тем, кто живет рядом с ним, время от времени удается посидеть на пороге, и это не просто «лучше, чем ничего», как говорят в таких случаях, а по-настоящему круто. Неудивительно, что у Ренаты, как только она к нам попала, прошло желание удавиться в чулане, неудивительно, что я сам всякий раз оживаю, переступив порог их теперь уже общего дома, каким бы несчастным бесчувственным чурбаном с загубленной жизнью ни чувствовал себя по пути.
– Мы быстро идем, – заметил Карл, когда мы свернули на улицу Вильняус. – До автобуса еще целых пятьдесят минут, а остаток пути займет максимум пятнадцать, даже если сбавить темп. Суми-думи?
Киваю, невольно расплываясь в улыбке. Эспрессо с медом, espresso su medum – три года назад, когда ресторан «Помодоро» только открылся и мы с Карлом пришли сюда впервые, я случайно оговорился, читая меню. Новое название так понравилось нам обоим, что теперь мы регулярно наведываемся сюда за очередной порцией «суми-думи» и пьем подслащенный медом кофе, несмотря на приторный вкус – здешний барриста излишне щедр, лучше бы приворовывал, ей-богу.
– Они его еще подают? Хорошо, что некоторые вещи не меняются.
– Ага. А некоторые меняются. Например, цена – теперь на полтора лита дороже. Но это мы с тобой переживем.
– Да хоть на три, – храбро согласился я. – Они же, зайчики такие, столы на улицу вынесли. Думал, еще никто не почесался открыть сезон. А они – уже!
