Она увидела привлекательного американца с аккуратно подстриженными усами, уже третий вечер приходившего сюда. В предыдущие два раза они едва ли обменялись десятком слов, но Джоанна почувствовала, что им суждено недолго оставаться чужими. На каждом представлении он садился за маленький столик около сцены и смотрел на нее с такой однозначной страстностью, что она избегала встречаться с ним взглядом из страха сбиться и забыть слова песни. После каждого представления, во время ее выходов к посетителям, она, и не глядя на него, знала, что он пристально наблюдает за каждым ее движением. Джоанна думала, что могла выдержать его взгляд, но чувствовала себя как под микроскопом. Хотя это пристальное внимание бросало в дрожь, оно было в то же время и любопытно-приятным, и она, более чем просто с удовольствием, увидела его снова.
Когда она подошла к его столику, он встал и улыбнулся, высокий, широкоплечий, но одетый с европейской элегантностью, несмотря на свой неуклюжий размер. На нем был надет темно-серый в синюю полоску костюм-тройка, гармонировавший со сшитой на заказ рубашкой и жемчужно-серым галстуком.
– Когда вы исполняли «Эти глупости» или «Мы поменялись ролями», – произнес незнакомец, – я вспоминал Хелен Уард, когда она пела с Бенни Гудманом.
– Это было сорок лет назад, – ответила Джоанна. – А вы не настолько стары, чтобы помнить Хелен Уард.
– Допустим, я не был на ее концертах. Мне всего лишь сорок лет. Но у меня есть все ее записи, и мне кажется, вы лучше, чем она.
– О, она была удивительна, – сказала Джоанна. – Вы мне слишком льстите.
– Я просто констатирую факт.
– Вы любите джаз?
– Главным образом свинг.
– Так нам нравится один и тот же уголок в стране под названием Джаз.
– Очевидно, – сказал Хантер, обводя взглядом толпу. – Это японцы. А мне говорили, что «Прогулка в лунном свете» – ночной ресторан для переселенцев из Америки и разборчивых туристов. Но девяносто процентов ваших посетителей – японцы.
– Они относятся с бо́льшим уважением к музыке, родившейся в Америке, чем большинство самих американцев, – сказала Джоанна.
– Свинг – единственная музыка, которая меня когда-либо сколь-нибудь интересовала. – Он поколебался, а затем произнес: – Позвольте заказать для вас коньяк, но поскольку это заведение принадлежит вам, не думаю, что было бы правильным отказаться.
– Кроме того, – сказала Джоанна, – я не позволила бы вам так поступить. Я закажу для вас коньяк.
Он выдвинул для нее стул, и она села.
К столику подошел официант и поклонился им обоим.
Джоанна сказала ему по-японски:
– Ямада-сан, принесите нам два бокала «Реми Мартин».
Официант поспешил к стойке бара в дальней части зала.
Американец не сводил с Джоанны взгляда:
– Вы знаете, у вас действительно необычный голос. Лучше, чем у Марты Тилтон, Маргарет Маккрей, Бетти Ван…
– …Эллы Фитцджеральд?
На мгновение задумавшись, он ответил:
– Ну, она не относится к тем, с кем вас стоило бы сравнивать.
– В самом деле?
– Я имел в виду, что ее стиль крайне отличается от вашего. Это все равно что сравнивать яблоки и апельсины.
Джоанна рассмеялась его дипломатическому ходу:
– Итак, я не лучше, чем Элла Фитцджеральд. Хорошо. Я рада, что вы это сказали. А то я начала думать, что вы совсем нетребовательны.
– У меня очень высокие требования, – произнес он тихо, – и вы более чем соответствуете им.
Пристальный взгляд его черных глаз посылал непрерывную серию электрических разрядов, проходящих через нее. «Боже милостивый, – подумала Джоанна, – я отвечаю ему, как зеленая девчонка». Она не только чувствовала, как он раздевал ее глазами, – мужчины делали это каждый вечер, когда она выходила на сцену, – он раздевал ее дальше тела: он обнажал ее сущность, в одно мгновение узнав все, что у нее есть за душой, каждый изгиб ее плоти и мысли. Она никогда не встречала мужчину, который бы с такой страстью был сконцентрирован на женщине, как будто все другие люди на земле перестали для него существовать. Джоанна снова почувствовала то особенное сочетание неловкости и удовольствия находиться в центре его и только его внимания.
