Наташа спала обычно долго. Неважно, днем или ночью. Иногда он давал ей возможность отдохнуть, чаще нет. Всякий раз она грозилась, что сегодня отомстит ему, но он был слишком умелым. Обессиленную, он баюкал ее на руках. Пока она спала, он строил. Мостушку, баню, стол, крыльцо. Он устал от разрушений. Хотелось созидательства. Он сделал качели, и целый день они качались на них, словно маленькие беззаботные дети. Наташа заливалась смехом. Как же хорошо. Никого и ничего вокруг, только он и она. Хотят – сидят, хотят – стоят, бегают, шпыняют друг друга, целуют, любят. Разговаривали они мало. Да и о чем? Без слов понятно – это сказка. Не правда, что чудес не бывает. В них надо верить. Так верить, чтобы все твое естество было подчинено вере. Она верила, что он не может умереть – он не умер.
У них закончились запасы продовольствия, несмотря на то, что ели они редко, не до этого. Только теперь Наташа поняла, что все последние недели она голодала. Ритус почувствовал ее голод, но счел за лучшее промолчать – не хотелось быть ее обедом.
В поселке они сначала зашли в кафе. После курицы, пиццы, колбасок с подливой Наташа произнесла первую фразу:
– Тебя следовало бы убить.
Ритус оставил свой стакан с молоком в покое (есть не хотелось).
– Почему, дорогая?
– Скажи, – Наташа отправила очередную порцию колбасок в рот, – почему меня тошнит от слова «дорогая» в твоей интерпретации? – Она подчищала подливу хлебом.
– Не думал, что ты знаешь значение слова «интерпретация», – Ритус весело посмотрел на жену.
– По-твоему, я знаю лишь «пистолет» и «…дь!»
Ритус смеялся громко и раскатисто. Поселковый супермаркет не отвечал аппетиту Натальи Воропаевой. Она скупила все конфеты, сгущенку.
– У вас торжество? – спросила продавец.
– Нет, просто мы любим сладкое, – ответил Ритус.
Вечером было настоящее пиршество. Они сидели около костра, пекли картошку, на вертеле крутилась курица, а под золой запекалась рыба. Наташа смотрела на огонь, не отрываясь, словно в языках пламени что-то высматривала. В какой-то момент Ритус понял, что она там увидела. Он оставил самодельный вертел, потянулся к женщине.
– Наташа, девочка моя, – он обнимал ее, крепко удерживая своими руками. Она зашлась во вздохе-всхлипе. – Милая моя девочка, – шептал он, – не надо. Все будет хорошо. Верь мне.
Она закрыла глаза, мысленно убирая невыплаканные слезы о всех ушедших и никогда не вернувшихся в этот мир. Костер. Дурак. Как он не подумал. Костер – это память, напоминание о прошлом, когда все только начиналось, когда никто не знал, что ждет их впереди, когда у каждого из них была надежда, когда…
Успокоив женщину, он вспомнил об ужине, который обещал приготовить. Картошка слишком горячая из костра, но в этом и есть ее прелесть: перекидывать с руки на руку, жечься, дуть, пачкаться в золе, снова жечься, тереть зачесавшийся в самый неподходящий момент нос, смеяться от того, что вся черная. Они смеялись до коликов в животе. Выпивки не было – она не нужна. Пьянеют не только от вина или водки. Пьянеют от счастья. Умиротворенная, Наташа лежала кверху животом и поглаживала его:
– О, мой несчастный живот. Он так изголодался. Противный муж решил заморить и меня, и тебя голодом. Вывод: муж – чудовище. О!
Ритус посмотрел сверху вниз на жену, голова которой покоилась на его коленях, улыбнулся. Она еще долго вздыхала и возносила всевозможные кары на голову мужа. Ритус тем временем гладил ее волосы, щекотал за ухом. Так как ответной реакции не последовало, Наташе надоело посылать гром и молнии на голову мужчины, он воспользовался передышкой.
