Когда я вернулась, лекарь сидел рядом с матерью на ее постели, глядя в небольшую таблицу с неведомыми знаками.
– Луна в Весах, – пробормотал он, доставая из сумки ланцет. И легким движением запястья порезал матушке предплечье.
Ее действия монаха как будто странным образом устраивали.
Лекарь задумчиво посмотрел на капли крови на лезвии.
– Давай воду, – потребовал, протягивая руку.
Я почти швырнула в него склянкой.
Он не обратил внимания на мой гнев, произнес короткую молитву над водой на языке церковников, а затем смешал несколько капель с кровью на ланцете.
– Загустела, – сказал он через мгновение, глядя на мою мать. – Ты слишком вялая. Нужна еда, приправленная душицей. Больше купаний и движения.
Мать натянуто улыбнулась.
– Как прикажете.
Я понимала, что она это просто из вежливости.
– Перед тем как захворать, ты не замечала в доме никаких скверных запахов?
Мать покачала головой с фальшивой улыбкой.
Лекарь обхватил пальцами ее запястье, нажал на внутреннюю часть. Я подавила желание оттолкнуть его руку.
– Есть ли у тебя грехи, требующие исповеди?
Мать снова покачала головой.
– Это не духовный недуг, брат.
Мысли у меня заметались между двумя крайностями. Я не доверяла лекарю, но страшилась за здоровье матери.
– Скажи ему, где ты была в ночь накануне.
– Сколько раз мне повторять, что я просто гуляла, – отрезала она.
Что-то в ее глазах заставило меня промолчать. Такой же взгляд она бросала на меня в детстве, когда на рынке обвязывала мне руку шнурком.
Лекарь посмотрел на нее.
– Куда ты ходила?
– В лес, неглубоко.
Он поднял бровь.
– За северные ворота? После заката?
Мать кивнула, закрывая глаза.
– Ночью лес полнится ядовитыми парами, – настойчиво сказал монах. – Туман несет заразу.
– Ничего такого он не делает, – отрезала мать, выходя из себя. – Дымка совершенно безобидна. Вещество, из которого сделаны души…
Лекарь изумленно перебил:
– Что это за бредни? Туман возникает из грязи в лесной подстилке. Из гнили и отбросов, ползучих тварей и жухлых листьев. Кожевник ходил охотиться накануне того, как слег. В ту ночь стоял густой туман. Не знаю, слыхала ли ты, но вчера он умер.
Лицо матушки омрачила печаль. Слезы обожгли мне глаза. На один краткий миг лекарь преисполнился довольством от того, что настоял на своем. Потом вспомнил, что стоит склонить голову.
– Упокой Господь его душу.
Он выждал строго необходимое время, отдавая почтение умершему, и вернулся к нравоучениям о тумане. Который назвал миазматой: злой сущностью смертей и недугов, поднимающейся из почвы.
– Она попала тебе в кровь, – заявил лекарь. – Нужно сделать кровопускание.
Матушка скосила глаза, как она обычно делала, когда отец говорил что-то нелепое, но руку протянула.
– Помяни мои слова, – сказала она мне. – Я это делаю из-за обещания, данного твоему отцу. Туман никак не виноват в моей хвори.
Лекарь покачал головой, подняв брови, и велел мне зажечь лучины и факел. Когда я вернулась, он уже доставал своих пиявок, мерзких плоских черных червей, которых держал в банке. Ушло два часа на то, чтобы разложить их по коже матушки, и еще час на то, чтобы она потеряла сознание. Дальше она лежала неподвижно, покрываясь испариной, пока пиявки делали свое дело. Я смотрела, как вздымается и опадает ее грудь, горячо желая увидеть признаки улучшения, но оно не наступало. Мать лишь бледнела все сильнее, так что на щеке у нее проявился выцветший розовый шрам. Лекарь коснулся его пальцами.
