Книга Кохелет - страница 2

Необходимость в новом варианте перевода – и особенно комментария – возникла ещё по одной причине. Манера Автора излагать свои мысли такова, что добраться до смысла некоторых его высказываний (и даже целых отрывков текста) можно только после длительных «раскопок» – сопоставлений, предположений, истолкований и т.п. Текст Книги содержит множество неясностей, двусмысленностей, метафор (многие из которых нам уже почти непонятны), разного рода намёков (о смысле которых приходится только догадываться), примеров игры слов и просто «тёмных мест». Причина здесь отчасти в том, что такой способ изложения потребовался Автору сугубо для выражения своих «еретических», «вольнодумных» мыслей, очень резко расходившихся с господствующей религиозной доктриной – их высказывать можно было, только применяя нарочито усложненные, «затемненные» выражения. В ту эпоху он и не смог бы высказаться иначе. Можно себе представить, насколько опасным было бы публично выступить (или написать целую книгу) в вольнодумном, «еретическом» ключе в Иерусалиме, в самом центре и средоточии ближневосточной теократии, имевшей почти неограниченную власть пресекать любые попытки «расшатать устои» ортодоксальной религии. Таким образом, большинство неясных, многозначительных высказываний Автора относится именно к теме Бога. (Весьма интересно и даже забавно проследить, как в целом вполне понятный язык Книги вмиг становится туманным и непонятным, как только речь заходит о Боге, его деяниях, отношении к человеку и т.п. – словно Автора внезапно поражает некий странный недуг косноязычия (см. стихи III.11, III.14, III.15, III.17, III.18, IV.1, IV.17-V.6, VII.14, VII.19-20, IX.1, IX.7, IX.9, XII.1)). При очень внимательном изучении Книги становится ясно, что тема Бога – одна из важнейших, чуть ли не центральная тема Книги; но выражена она – к сожалению – именно таким – нарочито невнятным и двусмысленным языком. Однако каждый переводчик обязан её решать, и обязан решать её по-своему. Это тяжелейший труд, заключающийся в «сведении к единому знаменателю» всех неясных, загадочных, противоречивых высказываний Автора о Боге.

Вторая причина, по которой текст во многих местах неясен и даже загадочен, объясняется требованиями канонов жанра. Книга Кох̃е́лет представляет собой т.н. «дивре́ хахами́м» – «изречения мудрецов» (т.е. наставления мудреца, касающиеся вопросов и общефилософских, и сугубо практических); такая книга поэтому «помимо морального и житейского учения должна была содержать и элемент головоломки» (И.М. Дьяконов). Автор должен был поддерживать своё реноме «хаха́ма» (мудреца) такими вот изречениями, а до смысла их каждый должен был «докапываться» самостоятельно. Вот мы и должны догадываться: что означает (буквально): «Сердце мудрого – направо, а сердце глупого – налево»? (Х.12) То ли: «Путь мудреца прав, глупца же – напротив», то ли: «Помыслы мудреца к правой (дельной) руке, помыслы глупца – к бездельной».

Во вступительной статье к своему переводу И.М. Дьяконов оговаривается, что «игру слов, намеренно вводимую [Автором], в переводе чаще всего не удалось передать в достаточной мере, но переводчик к этому не очень и стремился, стараясь, напротив, каждый раз донести до современного читателя основную мысль древнего мудреца, а не сбивать читателя с толку». В результате в переводе Дьяконова – а особенно этим грешит Новиков – подобные места превратились в интерпретации переводчика, и – при практически полном отсутствии комментария к ним – читатель не имеет возможности более глубоко вникнуть и в текст Книги Кох̃е́лет, и в её «подтекст». Так как предлагаемый перевод книги сопровождается очень подробным комментарием, в нём (переводе) сделана попытка найти – если не все, то хотя бы некоторые – русские эквиваленты авторских «тёмных мест» и образчиков игры слов. Это можно охарактеризовать как приближение, по сравнению с остальными переводчиками, к тексту подлинника. Например, у Автора (буквально) «И ещё я увидел весь труд и весь успех дела: ибо это [ведь] – зависть человека друг к другу» (IV.4) – то есть имеется в виду либо тот факт, что всякий успех немедленно порождает у остальных зависть, либо то, что всякий успех в делах есть лишь стремление превзойти остальных. В предлагаемом переводе эта фраза дана так: «И разглядел я также весь труд, и всякий дела успех: всё это ведь – зависть человеков друг к другу!» (т.е. сохранено двойное чтение фразы). Таким образом, концепция данного перевода несколько отлична от той, которой руководствовался И.М. Дьяконов. Или ещё пример: в VII Автор приводит изречение, искусно построенное на идиоматической игре слов. Буквально у него: «Лучше длинность духа, чем высокость духа» (VII.8) – что означает: «Лучше терпение, чем гордыня». В предлагаемом переводе эта фраза звучит так: «Чем твёрдость духа, лучше упругость духа: терпение». Насколько удачно передана игра слов подлинника и преступил ли при этом переводчик границу, за которой начинаются недопустимые отклонения от оригинала – судить читателю. Во всяком случае, любое подобное «тёмное место» или труднопереводимое высказывание разъясняется к Комментарии, и возможный читатель без труда уяснит, почему некоторые места перевода отличаются и от всем известного библейского «Екклезиаста», и от переводов Дьяконова, Шифмана и Новикова.