– Не помню… Ладно – и что?
– Что… Сосредоточился я на этой самой «кундалини» и увидел, как из основания позвоночника выпорхнула белая птица и по позвоночному столбу начинает подниматься голубое пламя…
– Ух ты! – не отрываясь от чтения, восхищается Покровский и вонзает зубы в кусок пирога с черничным вареньем.
– «Ух» – да не «ух», – морщится Радзинский. – Когда я рассказал об этом тому парню, он жутко испугался и горячо посоветовал это самое пламя «затушить». Во избежание непредсказуемых последствий…
– И ты затушил? – ахает Покровский, на мгновение вскидывая на собеседника глаза.
– Конечно. Я что – камикадзе? – Радзинский заглядывает в свою опустевшую чашку, вздыхает и идёт варить новую порцию кофе. – Понимаешь, Олежек, – продолжает он, снова усаживаясь за стол с дымящейся туркой в руке. – Это вещь сугубо практическая. Ты углубляешься, углубляешься, углубляешься в себя, постепенно отбрасываешь всё ложное, слой за слоем снимаешь с себя стружку… И в итоге доходишь до самой сердцевины. А там ничего нет – пустота… Это то, как я понял цель предпринимаемых усилий. Может, я не прав?.. Ты, вообще, меня слушаешь?!
– М-м-м… Да! – с видом пай-мальчика кивает Покровский, поспешно откладывая изрядно помятые листки в сторону. И преданно глядит Радзинскому в глаза.
Тот оценивающе прищуривается и неторопливо делает глоток кофе.
– Вот тобою что движет? Ради чего ты носом землю роешь?
– Ну… Я врач. Мне просто любопытно всё выходящее за рамки обыденного представления о мире и человеке. Я надеюсь найти всем этим невероятным фактам исчерпывающее научное объяснение, – твёрдо, без запинки, отвечает Олег.
– То есть, цели у тебя нет, – безжалостно подытоживает Радзинский.
Покровский возмущённо открывает рот и тут же захлопывает его обратно – получается, что цели, по большому счёту, действительно, нет. Так – увлечение процессом. Хобби.
– А у всех этих «оздоровительных» упражнений цель есть. Понимаешь, Олежек? И как-то она не сильно меня вдохновляет…
– Ты что?! – обижается вдруг Олег. – Это же древнее знание о человеческом организме! Наука только сейчас к этому подходит!
– Дубина, – ласково произносит Радзинский. – Цель всех этих занятий – за пределами этого мира. Ты бы ещё сказал, что христиане для оздоровления организма постятся… – Он прикуривает и задумчиво гоняет по столу зажигалку. – У меня такое ощущение, – вздыхает он, наконец, – Что мне чего-то не хватает – волшебного слова, ключа… Я стою, скажем, перед иконой и знаю, что она должна быть живой, отвечать мне. А она – не отвечает. Хоть головой об стенку бейся. Ну, как тебе ещё объяснить! – почти с отчаянием восклицает он, видя искреннее недоумение на лице Покровского. – Я чувствую, что где-то там – за стенкой – другая жизнь, другая реальность. А входа туда нет – никак не доцарапаешься…
Покровский глядит виновато, ему неловко. Он слышит это уже не в первый раз, но – не понимает. И чем помочь – не знает. Радзинский устало машет в его сторону рукой, подталкивает к нему потрёпанную рукопись:
– Иди-ка ты домой, эскулап. Обогащай науку о человеческом теле…
Тоска, снедающая Радзинского изнутри, становится почти невыносимой. Бокал вина ведь не повредит? И даже два бокала вина, выпитых в одиночестве под тягучие восточные мелодии с подаренной Рафиком пластинки…
