– Ты водку где покупал? – тихо спросил Бычень. – В магазине?
– Откуда? – в тон ему отозвался Игорь Николаевич. – У Мурата брал из квартиры.
– Кажись, кончается, – сказал Бычень. – Что это? Неужели отравление?
– Не похоже, – Игорь Николаевич вгляделся в морщинистое лицо старого рецидивиста. – Если бы отравился, рвало бы, пена изо рта б пошла. А тут… Похоже, сердце прихватило.
Ваня Грек вдруг шевельнул рукой, судорожно вздохнул.
– Мыши, – еле слышно сказал он и затих, словно потратил на эти слова последние силы. На лице его загуляла безразличная, насмешливая к смерти и окружающим улыбка, небритые щеки начали стремительно темнеть, и в краешках губ появилась белая пена.
– Отмучился, – сказал Бычень, сунулся к своему топчану, достал шапку надел ее и тут же, словно спохватившись, снял.
Остаток ночи они не спали.
Из картонных коробов для бытовой техники соорудили покойнику гроб, для надежности перетянули картон веревками и отнесли мертвеца в дальний угол подвала. Затем, не сговариваясь, принялись копать подвальный песок, песок слежался и поддавался с трудом, но к утру яма была достаточно глубока, чтобы принять завернутое в картон тело. Земля принимает все, ей просто некуда деваться.
– Ну вот, – сказал Бычень, вытирая седую голову, мокрую от пота. – Отмаялся раб божий!
– Бугорок бы надо небольшой, – прикинул Игорь Николаевич. – Просядет ведь земля.
– Какая разница, – отозвался Бычень. – Подвал. Кому здесь приглядываться?
– Не по-людски все, – Игорь Николаевич вздохнул, глядя на прямоугольник влажного песка. – На кладбище бы надо…
Бычень потянул его к топчанам.
– Тут у него персональная могилка, – сказал он. – А там бы свалили в общую кучу.
Они посидели немного, глядя, как в узком, похожем на амбразуру окошке разгорается бледная заря. Бычень неожиданно хмыкнул:
– Слышь, Николаич, а цыганка тебе правильно нагадала. Жить здесь больше нельзя. У тебя выпить есть? Помянуть надо раба божьего Ивана… как его фамилия?
– Не помню, – неожиданно обнаружил Игорь Николаевич. – Грек и Грек.
– Ну ладно, – согласился Бычень. – Пойдем к Мурату, возьмем пузырек, деньги у меня еще остались. Помянем раба божьего Ивана Грека. А потом пойдем новую хату искать.
Одевшись, они вылезли из подъезда. Было еще рано, бледная заря за Волгой еще только обозначила светлую полоску надвигающегося дня. Моросил мелкий дождь, словно кто-то на небесах оплакивал случайную и неудачливую жизнь Вани Грека. Было тихо, так тихо, что слышался робкий шелест дождя, падающего с отсыревших небес. Две человеческие тени скользнули по пока еще свободному от людей двору и канули в сыром тумане, две человеческие надежды, которым только еще предстоял последний путь и которые некому будет оплакать.
Надежда – это тоненькая нить, которая соединяет нас с сегодняшним днем.
На душе у Владимира Барыкина было пусто, все выгорело, и осталась черная плешь, которой уже все равно – взойдет на ней трава или нет.
Он посидел немного, слушая печальную рок-балладу, исполняемую группой «Метафоры». Мир был далеко от него, он уже не принадлежал этому миру, как не принадлежит небу его почти постоянная и неотъемлемая часть – облака.
Жизнь не удалась, и в этом надо было признаться самому себе. Если жизнь не удается, то ответ всегда держишь перед самим собой. Другим до этого нет дела.
Долог путь и печален был, —
выводил певец.
Барыкин вышел на балкон, закурил сигарету.
